Белла Прекрасная
литературный критикВиктор Топоров
Уильям Фолкнер, описывая одну из своих героинь, вспоминает Елену Прекрасную. И пересказывает тот фрагмент «Илиады», в котором пергамские старцы уже на развалинах собственного города, провожая глазами его губительницу (ведь именно похищение Елены Парисом и стало причиной Троянской войны), вздыхают: «Нет, из-за нее – из-за такой – стоило воевать!» Парис к этому времени уже убит, Елена замужем за одним из его младших братьев (но убьют и его), ахейцы ладят пустотелого деревянного коня, в брюхе у которого победоносно въедут в город и навсегда сотрут его с лица земли, - однако старцы никого и ничего не осуждают; разве что втайне каждый из них по-прежнему завидует похитителю Елены Прекрасной и его отнюдь не малочисленным преемникам – не на царском троне, который Парису так и не достался, но на ее ложе.
Белла Ахмадулина была прежде всего восхитительно, неотразимо хороша – и столь же восхитительно, неотразимо хороши были ее голос, ее манера чтения. В пору эстрадной поэзии (которую потом назовут поэзией стадионов), когда гремели, и блистали, и распускали павлиний хвост Евтушенко с Вознесенским и Рождественским, когда им – поначалу все увереннее – подпевал Окуджава, когда вспыхивали и тут же гасли бесчисленные поэтические искорки (какая-нибудь Кашежева, какой-нибудь Вегин, какой-нибудь Дагуров), - в эту сорокалетней, если не полувековой давности баснословную пору Белла Ахмадулина неизменно пленяла любую аудиторию – пленяла на предписанные участнице группового выступления десять-пятнадцать минут – с тем, чтобы тут же, под аплодисменты, отступить в глубину сцены и присоединиться за общим столом к тогдашним любимцам муз, которых она избыточно щедро и несколько уклончиво именовала своими друзьями.
Разумеется, она была подлинным поэтом, - но чисто женское и эстрадно-артистическое обаяние пересиливали. По-настоящему талантливые поэтессы чрезвычайно редко бывают победительно красивы – и даже в этих исключительных случаях их стихи воспринимаются с некоторым недоверием, воспринимаются как «архитектурное излишество»: вот, мол, зачем тебе, красавица, еще и талант? История же с Беллой Ахмадулиной и вовсе отдельная: поэтесса не только была, подобно Елене Прекрасной, своего рода «переходящей наградой», но она себя таковой и ощущала, но она так и жила, но она в основном об этом и писала, – и воспринималось это (особенно не на слух, а с листа, глазами) как выспренность и манерность. А одна из поэтических соперниц – замечательно одаренная и столь же поразительно некрасивая – и вовсе посвятила Ахмадулиной «Оду пошлости», в которой назвала Беллу ее, пошлости, царицей.
Шестидесятники, к которым принадлежит и когорту которых своим участием облагораживает Белла Ахмадулина, уходят сейчас один за другим. Уходят, пусть ненадолго, но все-таки пережив следующее за ними поэтическое поколение семидесятников: так Вознесенский на год с небольшим пережил Алексея Парщикова, а сама Ахмадулина – Елену Шварц. Разные поколения – разные судьбы. Шестидесятники чувствовали себя – и фактически были какое-то время – победителями; Белла Ахмадулина принадлежала к ним и принадлежала им - и победой своей (в том числе и над самими победителями) ничуть не кичилась. Семидесятники же с самого начала ощущали себя пятой колонной в родной – но так и не взятой ахейцами – Трое. А когда все-таки «пал Приамов град навеки», выяснилось, что и наши поэтические «подпольщики» никому (в том числе и самим себе) не нужны. Да и своей Ахмадулиной у них не было – и быть не могло.
Виктор Топоров
