Статья
10421 10 марта 2010 0:05

Spiritus Аnimalis

К несостоявшемуся визиту Роберта Шиллера: книга об особенностях человеческого поведения, которые влияют на макроэкономические процессы.
Комментарии экспертов

Вышедшая зимой прошлого года книга двух всемирно-известных экономистов Роберта Шиллера и Джорджа Акерлофа «Animal Spirits» (в переводе, изданном «Юнайтед Пресс» — «Spiritus Animalis. Как человеческая психология управляет экономикой») предлагается отечественному читателю в качестве «экономики для неэкономистов» (именно так называется новая серия Альпины Бизнес-Букс). Какие именно «неэкономисты» — не уточняется, однако, на самом деле, книга довольно далека от популяризации и иллюстративного изложения готовых премудростей.

В данном случае все намного интереснее. Хотя формально «Spiritus Animalis» можно прочесть как суммарное исследование на пересечении развивающихся достаточно давно теорий несовершенных рынков и поведенческой экономики, в работе не ставится собственно «узкой», то есть научной задачи. Скорее, авторы делают набег на экономический мейнстрим как таковой, претендуя на построение (или, по крайней мере, обозначение) глобальной экономической теории нового типа. И это, несомненно, было вполне характерно для ответов экономики как дисциплины и экономистов на кризис после 2007г.: как известно, одним вариантом стало возвращение к базису мейнстрима, а другим — его достаточно напористая критика. Акерлоф и Шиллер относятся ко второму случаю. По их мнению, вообще вся экономическая теория, которую преподают в университетах и на которой строится государственная политика, — это теория «на троечку». Она описывает некоторые выделенные модельные ситуации, но не более. Надо идти дальше, причем намного дальше.

За таким довольно смелым заявлением должна последовать экспликация, по возможности как можно более убедительная. Она дается в первой части книги, в которой как раз и перечисляются всевозможные animal spirits (в русском переводе — «иррациональные начала»), введение которых в экономическую теорию позволит, по мысли авторов, ее не только уточнить, но и радикально изменить.

Сам термин «animal spirits», восходящий в среднесрочной перспективе к Кейнсу, а в долгосрочной — к схоластике и Декарту (вспомним, что он называл «животными духами» именно тех агентов, которые участвуют — не очень понятным образом — в коммуникации тела и души) — означает все те факторы, которые нарушают совершенство рынка, заставляя его функционировать «нерационально», то есть вдали от того равновесия, которое устанавливается при строгом стремлении всех агентов к максимизации собственной прибыли. Авторы выделяют несколько «иррациональных духов» — доверие (мы никогда не знаем, почему агенты доверяют друг другу или не доверяют); справедливость (справедливость не относится к сфере экономики, однако влияет на ценообразование); злоупотребление (в английском варианте — corruption) и недобросовестность (например, в случае продажи необеспеченных активов или подделки бухгалтерской отчетности); денежную иллюзию (непонимание того, что деньги — не номинальная величина, а относительная); и, наконец, «истории» (то есть склонность людей принимать решения не на основе экономических калькуляций, а в зависимости от «повествований» — например о том, что «все так делают»).

Несмотря на убедительность в демонстрации зловредности каждого из «иррациональных начал», общая теоретическая логика остается совершенно неясной. Например, совершенно не очевидно то, что духов только пять, а не больше. Их различение и классификация тоже далеко не ясны, более того, они, эти самые духи, весьма разнятся по рангу. Например, дух «истории» включает в себя, по существу, все остальные духи: можно представить, что именно некоторые исторически или эволюционно закрепившиеся «повествования» обусловливают нашу склонность видеть в деньгах не относительные величины, а «абсолютные» (то есть в сфере денег мы все — номиналисты) или, положим, превозносить справедливость в ущерб экономической выгоде. По существу, то, что авторы гордо называют «теорией», на деле является лишь некоторым набором рассказов — весьма увлекательных и, наверное, полезных, но не более того. В конечном счете, сам способ искомого переопределения экономической теории остается неопределенным: то ли экономика полностью погружается в психологию «иррационального начала» (если только это вообще психология, а не, например, культурология), то ли эти «начала» служат просто ad hoc уточнениями, принципиально не меняющими картину.

Некоторый дефицит действенности именно обещанной теории обнаруживается во второй части, где авторы отвечают на «сложные вопросы» экономики, опираясь на полученные в первой части описания. Ответы эти во многих случаях убедительны, однако стремление оседлать волну кризиса и за счет его отрицательной энергии реформировать экономическую теорию производит некоторый эффект анахронизма. Так, для встраивания в конъюнктуру и демонстрации собственной прорывной способности в плане «разрешения кризиса» авторам пришлось добавить послесловие не к книге, а к отдельной главе (посвященной проблеме регулирования экономики центробанками), в которой они, собственно, и постарались применить свою теорию к актуальным проблемам. Однако к 2009 году разговор об исчерпании стандартных монетарных методов превратился в экономическую ритурнель. По сути, авторы не предлагают ничего, кроме как некоторых уточнений к «кредитному плану», то есть к программе устранения кредитного дефицита. Дело даже не в том, что с той поры много воды утекло и в самом «Obamaworld» (одна из рецензий рекомендовала книгу Акерлофа и Шиллера в качестве must-read именно в этом brave new world), скорее, сама теория «доверия» выглядит здесь в качестве ничего не решающей прибавки: конечно, доверие надо восстановить, однако никаких принципиально новых механизмов авторы не предлагают.

В этом смысле очевидна недостаточная фундированность предлагаемой теории в той психологии, к которой она апеллирует — «доверие» остается термином обыденного языка (или даже журналистского), так что неясно, например, даже то, является ли «доверие» отдельным мультипликатором или же тем, что просто подразумевается действием стандартного кейнсианского мультипликатора. В противном случае, если бы «доверие» выступало, скажем, в качестве термина, имеющего естественнонаучное, а не только бытовое и психологическое, основание, возможно, для его восстановления разумнее было бы применять не столько финансовые, сколько например химические инструменты. Нельзя ли граждан обрызгать какой-нибудь смесью, чтобы они наконец начали доверять банкирам и не прятали деньги по кубышкам?

Кстати говоря, последнее предположение не такое уж неразумное и вполне соотносится с позицией авторов, которые начинают книгу с многоречивого обсуждения роли «государства», которое должно вести себя по отношению к гражданам и экономике в качестве «родителя», усмиряющего и регулирующего действие «иррациональных начал» детей-граждан. Прямо таки Платон и только! Действительно, позиция Акерлофа — которую сближали с «либертарианским патернализмом» (libertarian paternalism) — в своей основе предполагает, что продуктивная монетарная политика со стороны государства (а он всячески ее отстаивает, как и роль государства вообще) возможна только при сохранении «денежной иллюзии» (то есть при непонимании со стороны граждан действительной стоимости денег), тогда как в противном случае любые монетарные вмешательства государства были бы быстро отыграны пропорциональными изменениями цен и заработков. В этом смысле, макроэкономическая политика возможна только при такой структурно поддерживаемой иллюзии, в которой одни могут пользоваться достижениями экономики, а другие нет: конечно, граждане могут знать (из курсов новой экономики) о такой «иллюзии», но не могут пользоваться своими знаниями.

Появление «ревизионистских» теорий на фоне мирового кризиса и их акцентуация — явления, по сути, более интересное, чем их содержание. Похоже, мы наблюдаем весьма занимательное расщепление теорий капиталистической экономики на «психологию» и теории «госуправления». В этом смысле книга Акерлофа и Шиллера вполне в русле более чем вековой теории буржуазной экономики, в которой стремление к предельной рационализации сочетается с оппортунистическим возвращением к внеисторическим, метафизическим постулатам. Ведь, в конечном счете, какова природа, причина и основа «иррационального начала»? Авторы не могут по этому поводу ответить ничем, кроме указания на «природу человека». Эта природа, якобы, была иррациональна всегда и всегда таковой останется. Всегда человек будет хотеть обманывать, паниковать и т.д.

Иными словами, если раньше в центре теории стоял homo economicus как внеисторическая идеализация капиталиста-производителя, то теперь, когда эта идеализация лопнула, на ее месте оказался точно такой же внеисторический, внесоциальный и даже внеэкономический «человек вообще», но уже как носитель «всего слишком человеческого», «человеческих слабостей», то есть всего неразумного и нерационального (ведь рынок-то, конечно, не может быть неразумным). В этом смысле задача теории Акерлофа и Шиллера (и им подобных) достаточно проста — показать, что капитализм сам по себе все же остается вполне «здоровым», «нормальным», «мейнстримным», метафизически неизбежным, тогда как за его огрехи и провалы отвечает «человек как таковой», в его метафизической природе. Иными словами, такая теория в принципе неспособна показать, что «условия возможности являются условиями невозможности», то есть достоинства капитализма неотделимы от его «провалов» (например, анализ кризисов и бума фондовых рынков показывает, что сами «психологические» черты задавались именно структурными принципами получения прибыли и внутренней логикой «спекуляции», а не мистическим воздействием «плохого человека» на «хорошую экономику»). Провалы капитализма и есть та цена, которую приходится платить за его блага, но новейшие теории, выросшие из изучения несовершенных рынков, обращаются к метафизации, представляя человека в качестве того, кто не был — за последние 200 лет — определен и структурирован капиталом, а остался метафизическим животным, козлом отпущения со странными наклонностями.

В этом смысле, кризис капитализма неожиданным образом стал рождением нового гуманизма. То есть, прежде всего, гуманизма психологистского толка. Если раньше можно было обходиться счастливой и самодостаточной абстракцией «utility maximizer», то теперь экономике вдруг понадобился человек. Она теперь «с человеческим лицом» — но именно потому, что только он может за нее ответить. Экономисты нашли «крайнего», то есть «стрелочника» и «лоха» — человека в его метафизически греховной природе. И в будущем нас ожидает построение оранжереи капитала — как «в основе своей здорового» организма, стоящего на почве человеческих «иррациональных» начал и освещаемого сверху лучами регулирующего и системно вводящего в заблуждение — и при этом столь же метафизического и внеисторичного, как и «человек», — «государства. Перспективы, прямо сказать, захватывающие.

Дж. Акерлоф, Р.Шиллер. Spiritus Animalis. Как человеческая психология управляет экономикой. М.: ООО «Юнайтед Пресс», 2010, 273 с.

© 2008 - 2024 Фонд «Центр политической конъюнктуры»
Сетевое издание «Актуальные комментарии». Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-58941 от 5 августа 2014 года, Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-82371 от 03 декабря 2021 года. Издается с сентября 2008 года. Информация об использовании материалов доступна в разделе "Об издании".