Дмитрий Медведев, президент РФ

У Финляндии есть традиционная заинтересованность в особых отношениях с Россией, в российском рынке. У Финляндии могут быть интересы, расходящиеся с теми или иными задачами российской политики, но Финляндия имеет основания внимательнее, чем другие, относиться к таким расхождениям и таким интересам и идти на компромиссы. Потому что финская экономика в значительной степени (особенно в условиях кризиса и сжатия рынка) имеет конкурентное преимущество эксклюзивных связей с Россией. Поэтому здесь понятно, что мы рассчитываем на добрую волю Финляндии как особого партнёра.

У нас есть наш самый крупный партнёр – Германия - и мы тоже рассчитываем на Германию, и, кстати, активно пользуемся особой позицией Германии в отношении России и российских интересов. Она не всегда настолько последовательна, насколько нам хотелось бы, но всегда отличается от среднеевропейской, то есть, от «средней по больнице». К Финляндии это относится ещё в большей степени, потому что финская экономика физически меньше германской, и поэтому роль российского фактора и отношений с Россией для Финляндии даже относительно больше, чем для Германии. Это объективная сторона вопроса.

Субъективная сторона здесь, в общем, довольно специфична, и это вопрос, который трудно комментировать. Понятно, что в значительной степени это вопрос торга. Если говорить об энергетической хартии, то энергетическая хартия – это бессмысленный документ. Этот документ имел смысл, когда Европа представляла себе Россию полоумной. Грубо говоря, это был сговор потребителей энергоносителей для того, чтобы «нагнуть» Россию, заставить её подписать документ, ассиметрично выстроенный на интересах потребителей против интересов производителей.

Когда Россия пришла уже в средневменяемое состояние, стало очевидно, что она этот документ (подписали-то мы его подписали в пору невменяемости) ратифицировать не будет. Россия не может расценивать этот документ как рабочий, потому что обратное означало бы обвинение России и российских руководителей либо в умственной отсталости, либо в измене - потому что документ просто-напросто никаким образом не может быть подписан Россией. С этой точки зрения энергетическая хартия попросту никому не нужна, потому что это документ о равном доступе европейцев к российским энергоносителям. Они могут любые документы заключать между собой, но если они не имеют доступа к нашим энергоносителям, они могут засунуть себе этот документ в одно место. Собственно, он там и находится. Поэтому всё, что мы им предложим, лучше, чем то, что они имеют сейчас. Вопрос в том, насколько они готовы смириться с реальностью, потому что никаких других вариантов, кроме этого, у них нет. Тогда начнётся предметный договор. Но похоже, что они уже готовы.

На самом деле, наш документ достаточно сдержанный и сбалансированный. Всё, что мы предлагали – это отнюдь не экстремизм. Россия готова рассматривать все возможности, в том числе - доступ к российским трубопроводным сетям и месторождениям. Но она готова рассматривать всё на взаимной основе, потому что основная маржа (особенно в сфере газа, потому что нефть – биржевой товар, и нефтяные источники могут быть диверсифицированы, а в условиях кризиса это ещё проще сделать) – это т.н. «последняя миля», продажа газа его непосредственным потребителям. Это абсолютно монопольная сфера в Европе. И там формируются тысячепроцентные прибыли. И потребители, которые жалуются, что получают дорогой газ в Европе, страдают отнюдь не от произвола «Газпрома» (который якобы монополист), а от произвола сетевых монополистов, к которым (и к прибылям которых) «Газпром» не имеет никакого отношения.

У России было простое предложение: если вы хотите, чтобы мы допустили вас к нашим сетям, допустите нас к вашим. Мы хотим быть партнёрами, мы хотим иметь часть этих прибылей, и тогда мы понимаем, за что мы вас пускаем к себе. Они сказали, что вопрос газотранспортной системы и распределения энергоносителей не является предметом энергетической хартии, и это вообще не вопрос энергетической политики. Но если это не вопрос энергетической политики, то значит и сети – не вопрос энергетической политики, и тогда шли бы вы с песней подальше. Можно остановиться на нынешней ситуации, то есть на отказе России присоединиться к дискриминационному договору, и на этом поставить точку. Если они хотят поставить точку, пусть она там стоит, с нас не убудет.

На самом деле Россия – это единственно возможный гарант реальной энергобезопасности Европы. Энергобезопасность Европы (что европейцы не хотят понять) нужна только Европе, она не нужна больше никому на свете. И, главное, она не нужна основному куратору Европы, то есть США. США заинтересованы в энергоуязвимости Европы. Это резко увеличивает их конкурентоспособность в глобальной конкуренции. Европа для них – конкурент во всех смыслах. Так же они заинтересованы в энергоуязвимости Китая. Но поскольку Европа политически зависима, поскольку в Европе существует колоссальный политический клан, который полностью контролируется англосаксонской политической элитой за счёт медиавоздействия и контроля кадрового состава самого этого клана, то представители европейской политической элиты ведут себя, как компрадоры. Они и есть компрадоры. Они не представляют интересы собственных стран, собственной экономики и собственных корпораций, и не представляют интересы Европы. В этом вся проблема.

Потому что если бы европейцы, ключевые европейские государства и ключевые экономики действовали в собственных, самых что ни на есть корыстных экономических интересах (в интересах своих производителей, в интересах своих корпораций, в интересах своих рынков), то у нас никаких проблем в экономических отношениях с Европой не было бы. Мы абсолютно комплиментарны с Европой. Один мой хороший знакомый, профессиональный немецкий лоббист, сказал, что если бы существовал комитет защиты прав германской промышленности, никакой другой прорусской организации в Германии бы не понадобилось, потому что он бы естественно выполнял роль прорусского лобби.

Финляндии это касается не в меньшей степени, но, тем не менее, эта проблема существует де-факто.