«Фауст» как фантик
литературный критикВиктор Топоров
Появление сокуровского «Фауста», - идущего, напомню, на немецком языке, - ровно 80 лет назад предугадал немецкий же поэт Эрих Кестнер. Правда, у него речь шла не о «Фаусте», а о «Гамлете». Провинциальный актер, исполнитель роли Призрака, приходит на спектакль пьяным и, кое-как отыграв положенное в первых актах, вырывается на сцену и в последнем: вырывается и начинает буйствовать. Избивает «сына» Гамлета и «брата» Клавдия, овладевает «женой» Гертрудой и, усевшись на трон, требует привести к нему и «утопленницу» Офелию... Публика неистово рукоплещет; в местных газетах на следующий день значится: долгими веками люди читали и смотрели «Гамлета», но только вчера мы наконец поняли, о чем эта пьеса!
На сокуровском «Фаусте» публика «рукоплещет» ногами: у нас в Петербурге на премьере для самых рафинированных (цена билета – 800 рублей) до конца досидели примерно ползала. Но зато эти истинные петербуржцы (подобно истинным тоггенбуржцам в стихотворении Кестнера; тамошний городок назывался Тоггенбургом) наконец-то поняли, о чем пьеса. А какие ползала это поняли – те, что досмотрели до конца, или те, что сбежали? История умалчивает. А критика? Что пишут газеты? Например, «Ведомости» (Антон Долин)?
"Фильм Сокурова — и увлекательный пересказ вечной легенды, в которой есть все необходимые компоненты, включая самые неожиданные, вроде появления на немецкой земле заблудившихся Чичикова с Селифаном, и новая ее трактовка, согласно которой человек опасней, беспринципней и подлей любого черта".
Насколько «необходимо появление Чичикова с Селифаном на немецкой земле», вопрос спорный. Мысль о том, что «человек подлей любого черта» особой новизной не блещет – разве что как трактовка «Фауста» - двухчастной трагедии, в которой утверждается прямо противоположное: человек не может быть подлее черта хотя бы потому, что черт и есть квинтэссенция всего мирового зла, включая, разумеется, и подлость. Получается «штучка посильнее «Фауста» Гете», - как пошутил Сталин в разговоре с Горьким, дословно повторив отзыв Белинского о пушкинской «Сцене из «Фауста». Самого «Фауста» не получается, но его, может быть, и не надо?
«Первый кадр представляет собой крупный план синевато-серого полового органа покойника, которого в поисках местонахождения души препарирует Фауст. Вдумчивые культурологи, безусловно, обратят внимание на то, что в сокуровской картине фаллос не менее важен, чем Фауст", - иронизирует на страницах «Коммерсанта» Лидия Маслова. Она же, впрочем, отмечает и изумительную изобразительную сторону фильма и называет первоисточниками этой красотищи (помимо иностранного кинооператора и подразумеваемой по умолчанию иностранной камеры и пленки) кое-что из истории живописи, а также снятый прямо в Эрмитаже одним долгим планом сокуровский «Ковчег».
Продолжу эти наблюдения. Живописность сокуровского «Фауста» восходит еще к двум первоисточникам: это снятый за три копейки «Замок» молодого Алексея Балабанова и так и не озвученная экранизация романа «Трудно быть богом», в процессе съемок и монтажа не раз уже переименованная. Любопытно, что режиссер-постановщик второй картины – Алексей Герман – сыграл эпизодическую, но немаловажную роль Кламма в первой. Густой «бульон» кадра – как раз оттуда… Впрочем, лишенные цеховой восторженности кинокритиков интеллектуалы и без того перечисляют Германа (даже двух Германов) и Сокурова через запятую: фантики, мол, у них яркие, а вот конфетки внутри невкусные. Конфетки (а понятно ведь, что речь идет о фильмах) не только невкусные, но и совершенно бессмысленные.
Я еще не написал о том, что Мефистофель здесь называется Ростовщиком (хотя он, разумеется, ни разу не Ростовщик, а скорее уж Вербовщик), что играет его русский мим Антон Адасинский (все остальные актеры – немцы) и что фаллос расположен у него сзади – в том месте, где черту положен хвост. Собственно даже не фаллос, а пенис – или, говоря по-русски, отросток. Фаллос, наоборот, - у Фауста, - и о равнозначности в контексте картины обоих этих сходно звучащих слов мы уже процитировали обозревательницу «Коммерсанта».
Смешное кинцо. Особенно, как вспомнишь, что оно сочинено по-русски, а играется по-немецки. И человек оказывается в нем подлее черта. И спасает он не душу, а фаллос – чтобы стать в новой инкарнации Лениным, Гитлером, императором Хирохито и другими всемирно прославленными любовниками-налетчиками. «Ежели краеугольную глупость заложишь в фундамент, больше настрой этажей, чтоб основание скрыть», - как писал тот же Гете, правда, не в «Фаусте», а в эпиграмматическом письме другу Шиллеру. Впрочем, по-немецки «фауст» это просто «кулак». Но «кулак», а не то что вы, г-н режиссер, подумали!
Виктор ТОПОРОВ
