Исповедь кочевника
публицистМихаил Бударагин
Я пишу этот текст где-то между Москвой и Санкт-Петербургом, на каких-то темных, неизвестных перегонах, которые если и остались где-то на карте, вряд ли смогут стать чем-то большим, чем выхваченный фонарем кусок безжизненного пространства. Я кочую куда дольше, чем говорю или пишу, так уж сложилось, но менять все эти глухие углы, стальные поезда и мягкие самолеты на что-то, что выглядит “как у людей”, я бы не стал никогда.
Злая присказка “как у людей” в ближайшем приближении выглядит пугающей, и в этом, я думаю, и есть залог того консервативного безумия, которое охватило изрядно (пусть и в кредит) сытую страну. Ценности оседлой жизни в России оборачиваются трехметровыми кирпичными заборами, баней, водкой и покупкой вещей: если слышать и слушать людей внимательно (а не пытаться говорить за них, как это очень любят делать консервативные публицисты всех мастей), можно услышать дикую, тошнотворную тоску по смыслу, по населению обжитого пространства хоть чем-то человеческим … и полную капитуляцию.
Консервативные публицисты не видели, а мне доводилось бывать в маленьких городках, где нет дорог, но есть купленные в кредит плазменные телевизоры, висящие на коврах. В крупных городах берут квартиру или машину. Квартиру - чтобы умирать в ней в одиночиестве, автомобиль - и вовсе не знаю, зачем.
За этими скромными пределами - банька с пауками (“Бобок” Достоевского - о том, как она устроена), и темнота каких-то почти мифологических представлений о том, что такое “как у людей”. Перемешано все: вера, зависть, жестокость, сентиментальность, постоянное въедающееся в кожу вранье, битье детей, издевательство над слабым, какие-то редкие благородные порывы, искаженные общей безнадежностью, и вещи, вещи, вещи - братские могилы ненужных вещей, из которых торчат, как в фильме ужасов, руки, молящие о последней милости.
Строго говоря, бытовые убийства - по пьянке за сто рублей, по трезвости за кредит в сто тысяч, из ревности топором и из зависти кухонным ножом - прямое воплощение самых консервативных ценностей отечественной общественности. В крупных городах режут уже поменьше, но зато пьют и бьют почти столько же, потому что оседлость (квартира - на всю жизнь, какая-то прописка, работа с 9 до 17) в России равна сама себе и в бараке, и в доме на Остоженке.
Русский человек, скиталец, первооткрыватель, борец и воин, ногами забит в свою нору и научен тому, что только в этой норе и можно быть счастливым. Но счастья все равно нет, а деваться уже некуда, и из этого обмана и вырастает злое и темное чувство обиды, которое возвращает нас к повести Чехова “В овраге”: там простые наши люди обваривают ребенка в кипятке, выгоняют старика на мороз и издеваются друг над другом и сами над собой.
И сквозь эту жизнь идут так точно и любовно описанные Лесковым странники, скитальцы и богомольцы, которые верят не в державного Бога с усами и кокардой, а в страдающего, живого и несчастного Христа. У них все не, “как у людей”.
В России за двести лет изменилось так мало, что можно открывать классику XIX века на любой странице и читать там о том, почему судят Pussy Riot, что такое столичные протесты, казанские убийства и уральские заводы. Достоевский с его преступниками поневоле, судами, раскаяниями и скандалами заменяет почти любое современное СМИ. Персонажи “Бесов” почти полностью описывают всю интеллектуальную реальность: писатель Кармазинов, любящий молодежь, мало изменился, разве что бороду отрастил, Кириллов все так же проповедует, Шатов все так же умирает, а Ставрогин все так же беседует с Тихоном о самом главном. Из Петруши Верхновенского хоть сейчас можно организовать хоть партию, хоть пенсионный фонд, хоть столичную газету.
Консервативные ценности в России в том ведь и состоят, что эта вымороченная реальности должна лишь менять время от времени менять знак. Вронский должен прийти на смену Свидригайлову, чтобы тот уступил место подросшему Вронскому, и либералы борятся с охранителями лишь за то, кто именно будет объяснять необходимость плазменного телевизора в избе и сокрушаться о том, что очередного ребенка обварили кипятком, бросив умирать под рассуждения о том, Россию спасут только ценности.
Видали мы ваши ценности, извините.
Лучше уж - раз уж все равно не вырваться из колеи - не участвовать во всей этой борьбе за возрастающие материальные блага, а просто уехать. Благодаря ридерам, не нужно возить с собой даже книги, благодаря Google Docs и флешкам - документы, благодаря телефонам - музыку.
Существует распространенное заблуждение, что “конструктивное” бурчание и суетное бормотание о том, что кто-то там зачем-то “должен одуматься”, когда-то возымеет действие, но вряд ли это сегодня убеждает даже самих бурчащих. Можно засыпать под стук колес и не врать хотя бы себе, все остальное представляется той или иной формой иллюзии.
Кочевье - это, конечно, не выход из замкнутого круга русской истории, но в личной истории каждый свои круги разрывает сам. Призрачная, а все-таки надежда.
