Los guardianes

Давным-давно, на заре цивилизации, когда человечество было диким и непрогрессивным, до появления слова «охранитель» оставались сотни лет – а сами охранители уже были. Хотя точных данных у человечества не сохранилось, можно предположить, что существовали они с тех самых пор, как начали существовать государства. Также можно предположить, что охранительство как психологический феномен берет свое начало в ритуализации, свойственной ранним человеческим обществам. Строгое соблюдение определенного порядка социальных, бытовых и сакральных практик гарантировало нашим предкам, по их собственному мнению, отсутствие природных катаклизмов, высокие урожаи полбы и милость богов.

Здесь честный исследователь должен заметить, что далеко не все современные охранители развились вместе с цивилизацией – иные до сих пор занимаются примерно тем же, чем занимались их первобытно-общинные пращуры, и считают, что сохранение стабильности сводится, в основном, к переступанию порога с определенной ноги, повторению определенных вербальных формул, соблюдению сезонных праздников и прочим строго регламентированным действиям подобного рода.

Толковый словарь Ушакова определяет «охранителя» в интересующем нас смысле скорее негативно: «Консерватор, ретроград, реакционер (дореволюц. публиц.)». Традиции у нас на Родине чтут свято не только ретрограды, так что зачастую в том же самом смысле термин используется и до сих пор: мы говорим «охранитель» – подразумеваем Победоносцев. Хотя, безусловно, в сегодняшнем понимании охранитель – это далеко не обязательно консерватор, ретроград и реакционер. И даже не обязательно все три сразу.

Охранитель – это человек, которого текущий государственный порядок по тем или иным причинам устраивает больше, чем какой-либо другой. И он, на самом деле, с тем же успехом может оказаться революционером, оберегающим достижения революции от реакции и защищающим новый порядок от старого. А с автоматом на баррикадах против охранителя может стоять как раз-таки контрреволюционер и заядлый консерватор. Возможны и более сложные случаи. Например, террористы из ИГ – совершенно определенно ретрограды и консерваторы. Но назвать их «охранителями» язык как-то не поворачивается. С другой стороны, евробюрократия – это, определенно, охранители. Но на реакционеров они не очень похожи.

При беглом просмотре исторических процессов от начала времен может сложиться ошибочное впечатление, что «охранительская» стратегия – всегда проигрышная. В самом деле, человечество не стоит на месте, все государства рано или поздно гибнут или изменяются, происходят войны, перевороты, революции, рушатся империи… Однако внимательному наблюдателю должно стать понятно, что в промежутках между тем, как все рушится и меняется, очень многие страны и государственные образования могут веками вполне успешно существовать и даже развиваться в рамках одной и той же, давно установленной системы.

Обратившись в начале нашего текста к временам древним и отчасти даже легендарным, в дальнейшем мы этого делать не будем. И не станем выяснять, можно ли считать охранителями Минина и Пожарского, как умудрялись периодически охранительствовать, имея связи с декабристами, оба Александра Сергеевича – Пушкин и Грибоедов, а также почему воевавших дедов ГУЛАГ устроил больше, чем питье Баварского. Мы обратимся исключительно к новейшей истории, периоду после 1991 года, когда старых позднесоветских охранителей смело волной демократических преобразований – и на их месте появились реформаторы и прогрессисты самых различных форм и оттенков.

Довольно быстро, впрочем, оказалось, что формы и оттенки могут быть любые, если только это не формы звезды и не оттенки красного. Свастики и оттенки коричневого тоже не котировались, но они не столько существовали в реальности, сколько мерещились демократическим правозащитникам под каждым кустом. А вот тоскующих по Советскому Союзу и недовольных наступившим «диким капитализмом», напротив, было достаточно много, и были они вполне себе настоящие. Впрочем, «борьба с красно-коричневой чумой» стала устойчивым концептом, особенно после событий осени 1993 года. Концепт этот, помимо прочего, позволял постсоветским охранителям нового демократического порядка слепить всех политических оппонентов в одну химеру, обло, стозевно и лайя и бороться с ней коллективно, не размениваясь на частности.

Защитники текущего государственного строя здесь, со всей определенностью, позиционировались как сторонники нового, прогрессивного и развивающегося, тогда как их оппоненты, желающие что-то изменить, напротив, рисовались суровыми ретроградами и консерваторами, желающими утянуть всех обратно в страшное темное прошлое. Это было типичное охранительство достижений революции от контрреволюции. Кульминацией его стала кампания 1996 года, где основным конкурентом Бориса Ельцина на президентских выборах стал коммунист Зюганов, на тот момент выглядевший еще вполне если не коммунистически, то социалистически. Кампания против него подарила нам, в частности, знаменитые листовки «Купи еды в последний раз», в которые недавно вдохнули новую жизнь российские продуктовые санкции.

После того, как Ельцина мытьем и катаньем все же переизбрали, призрак коммунизма был повержен, а с едой сперва не стало сильно лучше, а после кризиса 1998 года стало сильно хуже, причем безо всякой красно-коричневой гидры, смысл антикоммунистического охранительства в стране как-то окончательно истерся и потерялся. Пока в Госдуме обсуждали «продовольственную безопасность» (то есть тот простой факт, что многим людям в стране совершенно нечего есть), а по правительству гарцевала самоубийственная вереница премьеров, большинство населения уже решительно не понимало, как, от кого, а главное – зачем это все вообще охранять.

Разворот, случившийся в тот момент, произошел не только символически, но и вполне буквально: повернувший над Атлантикой самолет Примакова, вместе с броском наших десантников на Приштину, вероятно, так и останутся главным символом очередной смены курса российской истории. Общество пережило вспышку патриотических, панславянистских и антиамериканских настроений, люди ходили митинговать к американскому посольству. Впервые за достаточно долгое время охранительный дискурс начал становиться патриотическим.

Среди предыдущего охранительского поколения быть патриотом считалось вещью, скорее, неприличной, Россию и русских было принято воспринимать скептически и почитать за подлежащий оцивилизовыванию край, населенный варварами – таким образом, наши демократические реформаторы, возможно, стали уникальной в своем роде группой охранителей-антипатриотов, которые, при всем при этом, не были представителями оккупационного режима или колонизаторами из метрополии. Учитывая краткосрочность периода и его итог, эксперимент следует признать неудачным, по крайней мере на отечественной почве.

Потом, отодвинув Примакова, из питерских туманов выплыл Владимир Владимирович Путин. До того, как слово «охранитель» войдет в моду в СМИ и интернетах, оставалось еще довольно много лет, как и до появления словосочетания «путинская стабильность». Первое время все – и в России, и за границей, усиленно пытались понять, кто это вообще такой и что происходит. В первый путинский срок были и борьба с терроризмом, и «стабилизация экономики», и равноудаление олигархов, и «дело НТВ». Но «кремлевская пропаганда» еще не сформировалась и не явила себя публике во всей красе.

Власть стабилизировала и реконструировала все, по большей части, молча – были, разумеется, и медийные каналы, и официальные выступления, но ни язык, которым можно объяснять себя, ни среда, принимающая и поддерживающая эти объяснения, сформированы еще не были. Фраза про «мочить в сортире» уже существовала, но это еще не стало тем знаменитым «путинским стилем». Медиасреда, при этом, по большей части, существовала даже не в «допутинском», а в «допримаковском» и «доюгославском» формате, несмотря на все то же «дело НТВ»: правильной по умолчанию позицией считалась позиция антипатриотическая и при этом продемократическая.

Сдвиг в таком положении вещей произошел отнюдь не с закрытием НТВ, а после теракта на Дубровке, который породил волну жесточайших споров об этической и профессиональной позиции журналистов во время теракта, итогом которой стало подписание «Антитеррористической конвенции» в 2003 году. Это, пожалуй, был первый громкий и публичный случай консенсуса по поводу того, что не любая свобода слова однозначно благотворна и спасительна. Что есть случаи, когда можно пойти на некоторые, как минимум, самоограничения в степени свободы ради вещей более важных: спасения жизней людей и борьбы с террористической угрозой. Кстати, изучив список подписантов, вы обнаружите там Алексея Венедиктова, бессменного главреда «Эха Москвы».

Тем не менее, кого и от чего стоит охранять – демократию от власти или власть от демократов, многие на тот момент еще не определились. Что для переходного периода достаточно характерно: если определенный порядок в стране еще не заведен, а только формируется, а тем более не сформирована сама идея такого порядка, то и что охранять (и от кого) – тоже непонятно. Хотя, пожалуй, можно сказать, что на тот момент по инерции сохранялся пафос «примаковского» периода (несмотря на то, что медийно Путин в какой-то момент был фигурой, конкурентной Примакову): сдержанный патриотизм, помноженный на концепцию сохранения и стабилизации государства.

Свой внятный стиль, язык и голос новая, путинская эпоха обрела, пожалуй, ближе ко второму сроку, когда в постоянный обиход вошли и вышеупомянутые «путинский стиль» с «кремлевской пропагандой», и пресловутые «охранители», и «суверенная демократия», и ряд других вещей. Часть из них из обихода успешно вышла с окончанием сурковского периода кремлевской пропаганды, вместе с движением «Наши», Фондом эффективной политики Глеба Павловского и абсолютным электоральным преимуществом «Единой России», а часть – вполне сохраняется до сих пор, хотя сложно сказать, как долго такое положение вещей продлится.

К тому моменту бывшие охранители демократии от коммунистической контрреволюции окончательно определились со своей позицией – и решили, что контрреволюция-таки победила, у власти оказался бывший сотрудник КГБ, права и свободы ущемлены, «путинская стабильность» есть повторение брежневского застоя, а превратить советский народ в европейский демократический не получилось. Позиция противоположной, охранительской стороны настолько четкой не была. Потому что все еще проходила период формирования (основные системообразующие точки идеологии нынешней «либеральной оппозиция» сформировались еще в начале девяностых – и менять их никто особо не собирался).

Дискурс спасения страны и предотвращения катастрофы к началу тучных нефтяных годов сделался неактуален, так что основными охранительскими тезисами стали идеи о «сохранении стабильности» и «невозвращении девяностых». Провластная и прогосударственная сторона отрицать собственную контрреволюционную и реакционную сущность не стремилась совершенно. Хотя и не настаивала на ней слишком резко и явно. Консерватором с готовностью признавал себя каждый первый, а вот ретроградом – практически никто. Напротив, «сурковская пропаганда» очень активно стремилась органично вписаться в современное медийное и идеологическое поле – посредством тех же «кремлевских молодежек», через интернет-СМИ и блоги, через тот же термин «суверенная демократия» и в принципе активное и самостоятельное порождение новых смыслов. 

Главная цель была достигнута: прогосударственные силы «путинской эпохи» обрели свой узнаваемый облик и свой достаточно громкий голос – нравились они или нет, были или нет удачными, но они были. Возникло, наконец, внятное понимание, кто и что именно охраняет, а кто – наоборот, возникла система различения свой-чужой, обязательная для любого охранительского дискурса. Борьба и идейное размежевание с Западом, причудливым образом, стали предметом не столько внешней, сколько внутренней политики – в виде построения суверенной демократии и одновременно борьбы с угрозой «оранжевых революций».

Всерьез вышел вовне конфликт «кремлевской пропаганды» с пропагандой западной только в 2008 году, во время Пятидневной войны в Южной Осетии. Именно тогда информационная война как явление впервые в России оказалась в фокусе внимания. Стало понятно, что воевать словами отечественные охранители способны, но состояние дел все-таки требует серьезной доработки. Искать агентов оранжевой революции внутри страны и риторически побеждать «Эхо Москвы» оказалось не в пример проще, чем открыто противостоять отлаженной десятилетиями в реальных условиях западной медийной машине.

Ошибки были учтены: к 2014 году, когда вспыхнул Украинский конфликт, а Крым вежливо отдрейфовал в сторону России, все оказались готовы не в пример лучше. Несмотря на то, что к тому моменту внутренне охранительский дискурс переживал, скорее, стагнацию и некоторую усталость от себя самого. Ставшие привычными за вторую половину нулевых методы и инструменты массово сделались неактуальными – по естественным причинам, таким, как развитие социальных сетей (с частным случаем в виде упадка такой площадки, как «Живой журнал»), либо по менее естественным, как развинченные и отправленные в архив вполне преднамеренно «молодежки».

Случившаяся Болотная стала той самой попыткой оранжевой революции, о которой все так долго говорили, и когда это случилось, сделалось понятно, что значительная часть всего, что должно было сработать в критический момент, не работает совершенно, работает не так, как ожидалось, или обслуживает не те интересы, которые по замыслу должно обслуживать. Достаточно заметное число охранителей не пережило медведевской либерализации и болотных волнений, в конечном счете сменив охранительство на фронду, умеренную или, напротив, совсем радикальную. Всем сделалось тоскливо, несмотря на надвигающуюся Олимпиаду и грядущее следом семидесятилетие Победы.

Даже будучи очень идейным и искренним государственником, сложно было избавиться от мысли, что дивный новый мир умеренно-стабильных рейтингов президента и «главной партии», спортивных и культурно-массовых мероприятий и бытовой обеспеченности будет длиться, как день Сурка, пока не достигнет в этом самоповторении точки сингулярности и не схлопнется сам в себя.

А потом Крым стал наш.

Магическим образом все, что не сработало в момент Болотной, в момент «вежливой аннексии» сработало, как часы – и внутри страны, и, пусть и с меньшим успехом, вовне. Споры о том, слили мы информационную войну или нет, очень актуальные во время 08.08.08, в этот раз практически не возникали. По западным медиа поползли страшные истории о кремлевской пропаганде, запустившей свои щупальца в белое тело либерально-демократического общества, и об ордах «кремлевских ботов», заполонивших все вокруг. На Украине прочно утвердилась идея о том, что Путин зомбирует людей через телевизор, в Прибалтике детей начали пугать российскими информационными диверсиями – в первую очередь, конечно, ради освоения информационных бюджетов НАТО, но на совсем уж ничего НАТО бюджеты все-таки не дает.

Тем временем внутри страны охранять стало категорически нечего и не от чего. При подскочившем рейтинге доверия президенту и сформировавшемся крымском консенсусе серьезное оппонирование тем же либеральным оппозиционерам, добровольно совершившим политическое самоубийство проукраинской позицией в голову, стало несколько нелепо. В связи с этим внутри страны многие охранители принялись охранять государственность, Россию, Путина, Крым и Донбасс друг от друга.

Еще какая-то часть охранителей, вовсе уж непонятно зачем, решила охранять от изменившейся реальности докрымское положение вещей, по-прежнему решительно борясь с угрозой «оранжада», коллективом «Эха Москвы» и западными агентами влияния. А к осени 2015 года, несмотря на экономический кризис, санкции, сирийскую операцию и продолжающий тлеть донбасский конфликт, многие при активной поддержке московских властей всерьез принялись охранять друг от друга станцию метро Войковская. Одновременно не забывает охранять пользователей от интернета любимый многими Роскомнадзор.

При этом, что касается внешней политики, все по-прежнему хорошо. Информационное обеспечение антитеррористической операции в Сирии Министерством обороны заслуживает только комплиментов. Прибалтийские дети по-прежнему напуганы. Украинским и вовсе мерещится Путин под кроватью, но тут сложно сказать, в какой степени это заслуга российской пропаганды, а в какой – украинской. Но через год уже можно сказать, что внутренние проблемы внешнеполитическими средствами решить не удалось. Ощущение дня Сурка, конечно, прошло, но вот нового внятного самоосознания у охранителей так и не появилось.

«Ватничество» отлично работает на экспорт, но не помогает понять, что делать с Войковым и Ковердой, какие задачи ставить, собственно, внутри страны, помимо «переживания кризиса», пока он не рассосется сам собою со временем, как уже перестать гонять жалкие остатки либеральной оппозиции по редакции «Эха Москвы» и начать, наконец, жить. Заниматься чем-то новым и содержательным, перестав бесконечно переживать и пережевывать дела давно минувших дней. Если на эти вопросы не ответить вовремя, охранитель может на самом деле стать синонимом ретрограда – а это хорошо не заканчивается никогда. Потому что поддерживать текущий порядок вещей в государстве, на самом деле, имеет смысл только до тех пор, пока он отвечает задачам момента.

Публицист Елена Чаусова
____________

Читайте также:

• Управляя музыкой
• Париж все еще стоит мессы
• Бизнес на патриотизме