Модернизация в социзмерении

Я думаю, было бы ошибкой приступать к масштабному изменению экономики, не проанализировав предшествующий опыт таких попыток. Таких попыток помнится минимум две. Две крупных волны: одна – совсем не успешная, вторая – лишь частично успешная, также насчитывающая гораздо больше поражений, чем побед. Я имею в виду перестройку в 1980-е и экономические реформы в 1990-е годы.

Первая попытка, как мы знаем, закончилась катастрофой 1991 года, вторая – предкатастрофным 1999 годом, из ситуации с которым мы тогда еле-еле вышли. В двухтысячные годы мы не столько меняли систему, сколько пытались заставить работать то, что уже есть, и в этом, в общем-то, преуспели. Достаточно сравнить положение нашей экономики и социальной сферы в 1999 году и сейчас.

Но сегодня все понимают, что эта пауза, стратегическая десятилетняя передышка, закончилась. В обществе есть согласие по поводу того, о чём, я думаю, лучше всего сказал президент в своей статьей «Россия, вперёд!» Это означает, что мы на пороге третьей попытки всерьёз осовременить нашу экономику. Думаю, всем ясно, что шансов на четвёртую попытку у нас нет.

Неудачи учат гораздо лучше, чем успехи. Поэтому важнейший вопрос, на который нам необходимо ответить: почему ничего не получилось в 1980-е и 1990-е? Экономисты спорят о том, были ли технически правильными действия правительств в первом и во втором случаях. Я думаю, всем нам понятно, что и перестройка, и реформы 1990-х рухнули не по экономическим, а по политическим обстоятельствам.

Архитекторы перестройки из мировых лидеров превратились в рекламных агентов пиццерии. Реформаторы 1990-х оказались чуть лучше, но они также стали политическими маргиналами. И до сих пор не избавились от шлейфа этой политической маргинальности даже те, кто остался в обойме исполнительной власти, корпораций и т.д.

Это, пожалуй, главный урок. Приступая к масштабным изменениям экономики, нужно в первую очередь озаботиться вопросом о том, какие инструменты, институты и силы политически гарантируют, что принятые решения и намеченные подходы будут воплощены в жизнь, проведены до конца с твёрдым политическим результатом.

Думаю, понятно, что в этом вопросе уже впору обращаться не только к нашему, но и к мировому опыту. Мировой опыт учит, что во всех успешных модернизациях второй половины XX века всегда и везде ключевую роль играла ведущая политическая сила, то есть консервативная партия, имевшая большинство во власти, политически гарантировавшая стабильность и последовательность в проведении той или иной экономической политики. Я имею в виду Христианско-Демократический союз в Германии, Либерально-Демократическую партию Японии, системные партии в Штатах. Даже в драматичной французской истории тоже, в общем, можно выделить эту доминирующую силу – сформировавшуюся коалицию "В защиту республики".

Как бы там ни было, сегодня понятно, что, строя планы модернизации, мы должны говорить не только о том, что должно произойти на уровне промышленности, науки и технологий, образования и отношений людей, но и в первую очередь мы должны говорить о политических механизмах, гарантирующих старт модернизации.

Таких механизмов я вижу два. Первый – выделение тех, кто в первую очередь, больше, чем другие, заинтересован в модернизации, кто является её основной опорой и движущей силой. Выделение той среды, которую мы назвали «ответственным классом», то есть среды, которая может быть партнёром правящего субъекта, на которую можно опираться в проведении этой политики, и которая может стать её агентом и комиссаром.

Второй механизм – это институциональный механизм коммуникации между государством и данным социальным классом. Это политическая сила, может быть политическая партия, репрезентующая его на уровне демократических институтов.

Концепция среднего класса мне кажется абсолютно несостоятельной как концепция субъекта модернизации. В современном мире представлять средний класс как некую элиту – это абсурд. Это американская концепция, в которой для прохождения в средний класс (или даже ещё более высокие классы и элиты) существует три способа.

Первый способ – через образование. Второй - через армию. Война была, есть и будет в тех странах очень важным способом выковывания элиты. Сокращение армии, сегодняшняя военная реформа, мне кажется, является одним из факторов де-модернизации. Третий способ – это криминал. Московская ситуация и ситуация в России показывает, что классический вариант, когда Дон Корлеоне постепенно попадает в окружение Ватикана и высшую американскую элиту, является важным третьим ресурсом прохождения в высшие слои и элитные группы. За всем этим, конечно, стоит финансовый капитал.

Возможен ли в России независимый и действующий в интересах страны и российской нации средний класс? Полагаю, что его образование – это очень сложная задача, поскольку источник финансирования этого среднего класса связан, прежде всего, с иностранными центрами. Финансовая независимость российской экономики, её диверсификация от доллара в ближайшее время, мне кажется, невозможна, потому что это противоречит интересам экономического развития. Таким образом, российский средний класс как якобы субъект модернизации будет на самом деле субъектом колонизации России со стороны западного сообщества.

Кто же может быть субъектом модернизации в России? Никто иной, как нация, действующая в интересах развития страны. Способна ли сама по себе нация, которая вследствие преступных реформ 90-х годов обладает такими разными способностями к образованию, к системам развития, выступать как некое консолидированное целое? Конечно, нет.

В связи с этим возрастает роль политической силы, которая могла бы действовать в интересах модернизации от имени многонациональной политической российской нации. Таковой силой, на мой взгляд, могла бы быть партия «Единая Россия», если бы она не была всего-навсего дискуссионным клубом, каким она является на данный момент. Я считаю, преобразование единой партии, которая задаёт темп, рост, смыслы модернизации, в серьёзную, ответственную политическую силу, выступающую от имени политической нации, важнейшей задачей и условием модернизации. Без этого не будет модернизации. Средний класс – это объективно демодернизационный ресурс России. Он должен быть подчинён политической воле развития и политической воле модернизации.

Может ли номенклатура, которая сегодня задаёт императивный элемент в этом вопросе, быть источником модернизации? Конечно, нет, потому что объективно бюрократия, которая на самом деле в России является олигархической номенклатурой, не заинтересована в иной модернизации, кроме как в собственном присоединении к мировым ресурсам, к тому, что они стыдливо называют «мировое правительство».

Рассуждения о том, какое место Россия должна занять в мире и какие пакеты нам должны достаться в мировом правительстве, мне кажутся постыдными и противоречащими национальным и историческим смыслам развития той страны, гражданином которой я являюсь. Гражданином иных стран я стать не хотел и не захочу никогда, в отличие от многих тех, кто сегодня у нас рассуждает о среднем классе и о модернизации в нашей стране.

Поэтому перехват со стороны политической силы инициативы у номенклатуры или сотрудничество с номенклатурой, превращение номенклатуры в национально ответственную корпорацию управленцев является важнейшей задачей, важнейшим фактором модернизации.

У нас есть масса проблем, которые необходимо решать. Я в Общественной палате занимаюсь Северным Кавказом, и я боюсь, что при модернизации по линии развития среднего класса рано или поздно появится, например, идея отсечения Северного Кавказа, как когда-то появилась идея отсечения Средней Азии. Если политически организованный субъект будет на самом деле выступать как лидер модернизации, то этого не случится. Если передать эти рычаги среднему классу, то этот процесс просто неизбежен.

На мой взгляд, есть большая дилемма, которая сегодня ещё неосмысленна в рамках экспертного сообщества – это некое противостояние модернизации и инновационности. Президент в своих выступлениях, статьях, послании Федеральному собранию постоянно говорит о модернизации и инновациях как о двух сторонах одного и того же процесса.

На мой взгляд, соотношение этих элементов несколько более сложное. Истории известны многочисленные примеры успешных модернизаций, которые, по сути, проводились без серьёзной инновационной составляющей – по крайней мере, на первом этапе. Всё, что происходило в Азии, особенно в Китае, в первые 10-15 лет модернизации, было основано на заимствовании технологий. И любой исследователь этих процессов скажет нам, что инновационная составляющая китайской экономики до середины 2000-х годов была заимствованной, в то же время модернизационный успех был очевиден.

Говоря об инновациях и инновационной среде, мы должны понимать, что история показывает: такая среда должна воспитываться и создаваться в целом вместе с развитием общества. Здесь важен и уровень жизни, и институты. То есть это очень сложный и комплексный процесс.

Поэтому я думаю, что после конференции основным станет вопрос не о том, каково место инновационного сектора в модернизации российской экономики. Это место важное, но, на мой взгляд, нельзя замещать одно другим, нельзя подменять идею модернизации, которая включает в себя и экономическую модернизацию, и промышленную модернизацию, и институциональную модернизацию, одной лишь увлечённостью инновациями.

Помимо этого, когда мы говорим о формировании инновационной среды и вообще в целом о движении по пути модернизации, безусловно, необходимо не только долгое видение, но в то же время и определённые чёткие планы на достаточно конкретные сроки, по которым средний класс, интеллектуальная элита и даже те, кто не слишком поддерживают модернизацию, могли бы увидеть, что этот процесс идёт и идёт успешно. Помимо гигантских планов и отдалённых стратегий, помимо большого пространного горизонта, мы должны понимать, каких конкретно целей мы достигаем, и достигать их, после чего ставить новые цели и достигать их снова.

На мой взгляд, поступательность – это тоже очень важный элемент процесса. И если мы посмотрим на механизм развития инновационных сообществ в большинстве развитых западных стран, то в них прослеживаются очень чёткие этапы, и можно видеть, каким образом выход на один уровень подталкивал и инициировал следующий к движению вперёд.

Пора заканчивать разговорную стадию модернизации и переходить к конкретным действиям, которые могут дать эффект. Может быть, не для всех, не для всего среднего класса, но, по крайней мере, видимый эффект, к которому можно апеллировать сторонникам модернизации, призывая не останавливать процесс и идти вперёд.

Остается актуальным вопрос о том, что России нужно – индустриальное или постиндустриальное развитие. Но на мой взгляд, здесь нет прямого противоречия. Президент, встречаясь с экспертами в ходе Ярославской конференции, прямо отметил, что не надо противопоставлять индустриальное развитие, подъём промышленности и модернизацию, инновационную экономику. Он абсолютно прав.

В данном случае вопрос заключается в том, что может стать движущей силой модернизации в российских условиях. Совершенно правильно было сказано, что модернизация в России будет отличаться от модернизации в других странах. Нам нужно понять, какой она будет. Это важный интеллектуальный вызов для всех, кто сегодня занимается проблемой модернизации.

Совершенно очевидно, что мы не сможем идти по китайскому пути, потому что там основным источником была дешевизна рабочей силы. Совершенно очевидно, что мы не можем идти по американскому пути, потому что основным источником быстрого технологического прорыва был в том числе и приток кадров со всего мира, и уже накопленный инновационный багаж, чего у нас нет.

Понятно, что надо разрабатывать собственный путь. Видимо, этот путь должен как-то сочетать элементы нынешней хозяйственной структуры, связанные с доминированием энергетики и добычей полезных ископаемых, с какими-то новыми прорывами. По сути дела, это вопрос о том, откуда берутся деньги на модернизацию и в какие направления они вкладываются.

Последний момент – вопрос о том, насколько важны социальные и культурные предпосылки и стимулы инновационного развития. Россия не может повторять различные пути, она будет искать свой путь с учётом своей исторической специфики, специфики исторического сознания россиян и специфики, связанной с экономической структурой.

Но мне кажется, что здесь нужна серьёзная и глубокая дискуссия, далёкая от идеологии, глубоко практическая, на тему того, насколько модернизация разрушает культурные стереотипы. Я бы хотел подчеркнуть, что огромный массив культурных стереотипов и культурных традиций в ходе модернизаций разрушался. Здесь нужно иметь ввиду, что нельзя идти вперёд, постоянно оглядываясь назад, нельзя менять общество, стараясь не изменить ничего.

На самом деле в этой тематике лежит очень серьёзный внутренний конфликт модернизации. К сожалению, в полной мере консервативной она быть не может. Естественно, если политическая и интеллектуальная элита России очень жёстко нацелена на то, чтобы отяготить модернизацию определёнными консервативными элементами, нужно понять, чем мы не можем пожертвовать, а чем мы можем и, видимо, даже будем должны.

Граница между тем, что нельзя трогать и что всё-таки нужно менять, сегодня не привела к какому-то результату, но этот результат должен состояться, прежде чем модернизация превратится из дебатов в реальный процесс социальных перемен.

Мы перечислили все социальные группы, которые смогли бы стать локомотивом модернизации: от среднего класса до национального предпринимателя. Были также названы все виды катастроф. Это говорит о том, что мы знаем реалии, а если не знаем, то приводим в пример опыт других государств. То есть некое знание у нас есть.

У нас есть три основные ветви власти. Но меня интересует, какая власть будет осуществлять модернизацию. Эта власть должна быть особой, так как это определенный тип политики. Три ветви власти путаются в приоритетах и не любят партнерствовать. Разделение властей используется для ограждения своей компетенции.

Мне интересно, какой властью будут обозначаться приоритеты модернизации. Мне кажется, нужно определить этапы модернизации. Одним из участников дискуссии было сказано, что авангардные способы воспринимаются лучше, чем мобилизационные. К примеру, суды не будут работать на модернизацию, если над каждым из них не стоять. У нас пока есть только одна власть, которая заинтересована модернизацией, - это власть главы государства.

Тема социального измерения модернизации и вмешательства государства в модернизационное развитие является одним из стратегических предметов дискуссии во всем мире. Решения о вмешательства государства вынуждены принимать все правительства мира в том или ином объеме. Вместе с тем, вмешательство государства достаточно часто встречает обеспокоенность широких слоев общества в связи с тем, что под вмешательством государства понимается одновременно ограничение предпринимательской свободы. Эта проблема становится предметом дискурса в очень многих странах, особенно накануне выборов это становится центральным элементом повестки, обсуждаемой политическими партиями: где государство, объем государства, пределы его вмешательства.

Вместе с тем, кризисные явления подчеркивают значимость государства, возможных дополнительных контрольных функций государства, особенно в финансовом секторе, а также значимость государства с точки зрения стратегического определения экономического и промышленного развития каждой страны.

Описание роли государства в каждом языке происходит по-разному. Например, японские специалисты говорят о том, что государство должно "махать флажками", то есть показывать направление движения. В целом ряде случаев говорят о том, что государство должно национализировать те или иные отрасли и развивать их, выходя на их приватизацию.

Соответственно, возникает вопрос о роли и месте государства в РФ. На мой взгляд, в настоящее время государство в экономике представлено излишне. И соответственно, это одна из проблем. Более того, мои разговоры с экспертами и специалистами показывают, что все следующие объекты, решение о покупке объектов государством или государственными компаниями должны приниматься максимально открыто и только в исключительных случаях: тогда, когда уже не существует иного пути развития или отсутствие этих объектов будет деструктивно влиять на отрасль или экономику страны.

Почему? Потому что в целом ряде случаев государство начинает покупать успешно действующие частные компании. При этом надо понимать, что когда государство или госкомпания покупает те или иные активы , которые могут развиваться, то в этой ситуации происходит трата денег налогоплательщиков, а значит этот вопрос должен предметно и открыто обсуждаться.

Что касается законодательных инициатив, то понятно, что проблема модернизации находится в центре внимания законодателей. Необходимые законопроекты принимались в отношении инновационной зоны «Сколково». Также, возможно, что в результате дискуссии выработается система предложений, которая потребует отдельного обсуждения с точки зрения того, каким образом, это может быть переведено в язык законодательного материала.

Идет процесс модернизации – профессиональной трансформации промышленности, экономики и других сфер жизни. Россия не первая страна, проходящая путь развития от индустриального к постиндустриальному обществу. Это общемировая тенденция и такое изменение ведет к появлению нового вида бизнеса – научного, и соответственно к его финансированию уже на рыночных условиях, что в десятки раз больше существующих вложений. Речь идет о 10-15 триллионах рублей в год. Соответственно, появятся новые рынки, новые предприятия, новые рабочие места.

Три основных акцента развития экономки в условиях перехода к постиндустриальному обществу:

Появление предприятий, главный актив которых - интеллектуальная собственность. Сейчас основной баланс крупных производств – земля, здания, оборудование. В условиях модернизации инвестиционный цикл начнется с покупки технологий; появление предприятий коротких циклов. Сейчас крупные производства сосредоточены в моногородах, фактически, зацикливая на себе жизни тысяч людей. Важная задача - создание производств с 1- 2 циклами, например, только производство болтов или только сборка изделий.

Интеграция малого и среднего бизнеса во все рыночные сегменты. Как пример предприятий коротких циклов - именно они могут взять на себя функции локомотива развития экономики, оставив за крупными производствами традиционные сферы – металлургию, добычу полезных ископаемых и пр.

На такой переход нужно время. В разных странах он занимал от 5 до 13 лет. России, думаю, потребуется от 5 до 10. Важно, что осуществлять трансформацию придется всем: и чиновникам, и рабочим. Участники Форума «Стратегия 2020», как специалисты, должны составить план, по сути, изменения жизни каждого россиянина.

В социальной плоскости, в проекции на социальные интересы, модернизация представляет собой не только консенсус, но и конфликт. Во-первых, потому, что модернизация – это основа инновационного развития. А инновационная модель развития всегда по определению имеет достаточно солидную базу поддержки.

Во-вторых, потому, что модернизация – это необходимость прикладывать определённые усилия. Модернизация – это когда бизнес больше инвестирует прибыль, чем выводит дивиденды, это когда трудящиеся вынуждены переквалифицироваться, проходить дополнительное обучение. Некоторые даже пугают массовой безработицей из-за внедрения новых технологий, но мне кажется, что Россия – это страна, где на самом деле достаточно много работы. Однако, невозможно провести стерильную модернизацию, которая не затронет ничьих интересов.

В-третьих, под модернизацией сегодня самые разные группы интересов и самые разные идеологи подразумевают достаточно разные вещи, подчас диаметрально противоположные. Это нормально, потому что полемика и дебаты о модели развития являются условием успешной модернизации. И это вдвойне нормально, учитывая что перед нами стоят достаточно сложные дилеммы.

Например, что делать сперва: ремонтировать госинституты, качество которых оставляет желать лучшего, или запускать экономический рост с тем, что есть? Есть разные позиции на этот счет.

Я думаю, что опыт таких стран, как Китай и Южная Корея, которые начинали модернизацию, будучи гораздо более коррумпированными, чем сегодняшняя Россия, может быть для нас поучителен. Может быть поучительно то, как именно экономический рост вытягивал за собой качество институтов.

Здесь есть разные стратегии. Этой дилемме, хотя там есть и другие проблемы, будет посвящена первая дискуссия конференции «Модернизация – материальный ресурс свободы». Она будет посвящена соотношению экономической, технологической и политической модернизации, посвящена проблеме того, как сложная экономика может создать сложное общество, а сложное общество может создать сложную, развитую и конкурентную политическую систему. 

Есть и другие дилеммы, и они тоже отражены в дискуссиях конференции. Вторая дискуссия – о соотношении социальной стабильности и экономического развития, о том, как экономическое развитие ложится на карту социальных интересов. Это называется – кому выгодна модернизация?

Здесь есть вызов технологического замещения рабочей силы. В данном случае, ясно, что необходимо опережающее создание новых рабочих мест. Есть вызов определённой демотивации. Несмотря на то, что диверсификация экономики соответствует объективным интересам населения, сегодня мы не всегда видим их активную борьбу за свои интересы в общественной плоскости. Это ещё одна проблема. Если на словах или даже ставя галочки на выборах все могут поддержать идеи президента, то это не значит, что они обретут такую же поддержку в реальной социальной практике, в реальной экономике и реальном социальном строительстве.

За вывеской «социальное измерение модернизации» скрывается несколько достаточно разных групп тем, все из которых достаточно важны. Первая группа тем – это собственно то, что можно назвать «социальной модернизацией». В нулевые годы у нас был неплохой экономический рост, но, к сожалению, этот экономический рост не привёл к соразмерному росту и развитию экономического потенциала. Тот провал социальной системы, который произошёл в 90-е годы, как мне кажется, в полной мере не был восполнен в нулевые.

Поэтому сегодня я вынужден согласиться с теми экспертами, которые говорят о том, что деградация человеческого потенциала – это один из вызовов нашему развитию, и модернизация – это ответ в том числе и на этот вызов. Как этот ответ может быть дан? Очевидно, через отладку тех социальных институтов, которые отвечают за воспроизводство человеческого потенциала, человека, социальной среды – это образование, наука, СМИ, государственная служба и т.д.

Другая группа тем – это социальные последствия и риски экономики технологической модернизации.

Наконец, третья группа тем – это вопрос о движущих силах, которые будут лоббировать модернизацию в различных областях по мотивированным социальным группам. Если кратко обозначить позицию по этому вопросу, который, как мне представляется, наиболее острый, потому что для того, чтобы что-то запустить, необходимы двигатели, то я вижу три группы приобретателей выгоды модернизации.

Первая группа – наиболее узкая. Это инновационно активный бизнес. Сегодня у нас для бизнеса, работающего в сфере инноваций, работающего с высокими технологиями, существует большая проблема с тем, чтобы малый бизнес становился средним, средний бизнес становился крупным, крупный бизнес выходил на международный, глобальный уровень. По большому счёту, сегодня государство стремится открыть «зелёный коридор» для того, чтобы обеспечить ускоренный, форсированный рост, инновационно активного сектора экономики. Это сделать не так просто, но здесь приоритет уже заявлен. Будет он реализован или нет, зависит от того, увидит ли инновационно активный бизнес свой непосредственный, в том числе материальный, интерес в развитии инновационной экономики.

Вторая группа выгодоприобретателей представляет собой гораздо более широкий слой, который можно определить, как интеллектуальный класс, то есть людей, которые заняты в производстве и передаче знания, прежде всего научного знания. Это уже не только учёные, которые занимаются прикладной наукой, или инженеры, но это люди, которые занимаются и фундаментальной наукой, и образованием. От качества и состояния этой социальной среды напрямую зависит то, насколько общество может считаться современным. От статуса и престижа научного и образовательного труда зависит качество современности нашего общества. Стоит отметить, что об этом говорил и президент в своём выступлении в Ярославле, когда затронул тему образовательного и культурного уровня населения.

Наконец, третья группа выгодоприобретателей, которая является в ещё большей степени потенциальной, здесь надо ещё больше сделать для того, чтобы она получила выгоду от диверсификации экономики и развития инновационного сектора, - это социальное большинство России, люди, которые заинтересованы в качественных рабочих местах.

По большому счёту, качественная модернизация – это не только инновационное развитие, это некая пирамида, наверху которой – инновационная экономика. Более широкое основание – это индустриализация, индустрия, которая способна востребовать эту экономику и делать заказ на технологии. И самое широкое основание пирамиды – это социализация, формирование социальных систем и социальных институтов, выстраивание институтов, которые используют человеческий капитал и которые подпитывают всю пирамиду снизу доверху.

Мне наша задача как организаторов видится в том, чтобы лоббировать в публичном пространстве именно это широкое понимание модернизации и развернуть тот приоритет инновационного развития, который уже заявлен президентом, по всей пирамиде, сказав о необходимости индустриализации и, в конечном счёте, о необходимости повышения качества социальной среды как предпосылки инновационной экономики России. 
 

Мы можем сейчас судить о том, что в России доля энтузиастов составляет 6% - это самый низкий показатель, кроме нас свойственный только немцам. А доля консерваторов вместе с антиинноваторами составляет большинство населения. Уровень компьютерных навыков населения России, несмотря на довольно быстрый рост этого показателя, все еще крайне низок. Очень велика доля людей с низкими компьютерными навыками.

Еще одна важная проблема для России - проблема навеса высшего образования. Мы не просто догнали, мы уже перегнали развитые страны по доле населения, имеющего высшее образование. Именно поэтому разница в заработной плате у людей с высшим и без высшего образования хоть и остается существенной, не так велика. До 2000 года включительно у нас была ситуация провала в доходах людей с высшим образованием. Сейчас практически все люди, работающие с высшим образованием, адаптировались в структуре экономики. На рынок труда выходит больше людей с высшим образованием, чем каких-либо других людей. Причем, количество рабочих мест для людей с высшим образованием в два раза ниже. У нас возникает кризис доходной мотивации. Мы имеем провал в области инвестирования в образование.

Более того, в вузы идет 75% молодых людей. Из них 40% - это те, кто в вузах учиться не должны. До 2/3 мест будущих инженеров заняты людьми, которые не имеют базовых знаний для такой работы.

У меня такое ощущение, что скоро подойдёт к концу разговорная база российской модернизации, надо уже что-то делать. И тут возникает вопрос, который является центральным для второй сессии нашей конференции «Кому выгодна модернизация?» – а кто, собственно, будет ею заниматься? Это непростой вопрос.

В социологические опросах, которые показывают, что нация настроена к модернизации в общем благожелательно, не хватает одного дополнительного вопроса. Конечно, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. А вот что вы готовы сделать для того, чтобы достичь этого результата? Если бы появился этот дополнительный вопрос, то картинка могла бы, к сожалению, ухудшится. Тогда стало бы понятно, что для модернизации нужно будет потратить столько-то времени, вложить такие-то деньги или пойти на такие-то риски. Это уже обязательства, определённый обмен обещаний по поводу будущего страны.

Мне кажется, что задача нашей второй сессии на конференции «Кому выгодна модернизация?» поискать субъектов, которые могут это делать. Причём версии довольны разные. С одной стороны, вроде бы можно насадить модернизацию сверху, как это часто происходило в России с другими явлениями. С другой стороны, мы ведь уже находимся не на индустриальной фазе, когда достаточно хорошо видно поле и можно перемещать ресурсы, вот тут завод поставить, а тут канал прорыть. Мы движемся в постиндустриальную фазу, а здесь довлеют тонкие материи, и для движения вперед нужны мотивированные группы. Надо сказать, что и в индустриальной фазе есть группы, кроме власти, которые мотивированы. Но вот что это за группы, относительно России?

Может быть, это средний класс? Но со средним классом в стране всё непросто, российский средний класс очень странен. Во-первых, он имеет очевидные пределы роста. В период экономического подъёма он распухает, потом сжимается в период кризиса. Но вряд ли он достигнет 50% или 70% населения. Вместе с тем, лучше, чтобы средний класс в России расширил свои границы. Средний класс ценят за то, что он несёт стабилизирующую функцию. Ведь это хорошо, когда не происходит революций в стране.

У среднего класса есть и инновационная функция, но это зависит от того, кто там внутри: предприниматели, чиновники, техническая интеллигенция или лица свободных профессий. Ведь может быть и такой состав среднего класса, что средний класс поддерживает контрмодернизационные тенденции. Хочу напомнить, что в конце 20-х, в начале 30-х годов в Германии средний класс был, но по составу он был такой, что речь шла не о модернизации, а о прямо противоположном процессе.

Поэтому надо найти причины того, что ограничивает этот средний класс. У меня есть версия, что он не растёт в условиях слабых институтов. Надо понять, как добиться не только роста, но и такого качественного состава среднего класса, чтобы он стал двигателем модернизации, а не чего-нибудь похуже.

Насчёт настроений больших слоёв, которые необязательно принадлежат к среднему классу, - это, правда, проблема. Когда выбор устроен так, что выбирается не лучшее из возможных, а меньшее из зол, то люди всегда предпочитают зло старое, уже известное. А выбор для многих устроен так, что новое – это слишком большие риски. Эту систему отношений мы знаем, мы знаем её минусы. Но, с другой стороны, это известное зло. Надо ли его менять на неизвестное?

Конечно, есть проблема этих неактивных, но достаточно массовых слоёв, без которых двигаться будет довольно затруднительно. Если будет конфликт между активными слоями и теми, кто не хочет смены инерционной траектории, то мало не покажется. Нужно искать систему компромиссов, выгод для тех самых групп. Тут очень мало очевидного и много серьёзных вопросов про делателей модернизации.

Субъекты модернизации, на мой взгляд, есть в самых разных группах. У них есть один общий признак – долгий взгляд. Если есть взгляд хотя бы на 10 лет, если он продлевается, то уже можно о чём-то говорить. К сожалению, у значительной части людей в самых разных группах взгляд размером в один год. Один чиновник в начале кризиса сказал: «Я думаю, что и в долгосрочной перспективе у нас всё будет хорошо». На вопрос, а сколько это, долгосрочная перспектива, он ответил: «Один год». Если есть взгляд хотя бы на 5, а лучше на 10 лет, то это очень серьёзная подспорье модернизации.

На мой взгляд, этот долгосрочный взгляд продвигают 2 вещи – институты, работающие правила, формально или неформально устойчивые, и ценности. С двух сторон эти вещи подкрепляют долгий взгляд. И тогда начинают кристаллизовываться реальные субъекты модернизации.

Это правда, что Восточная Азия показала очень интересные примеры других маршрутов модернизации. Россия, кстати, тоже, наверное, будет показывать нестандартный маршрут модернизации. Но есть некоторые общие закономерности. Скажем, судебная система должна быть автономна от исполнительной власти. Вот нет примеров хорошей модернизации с неавтономной судебной системой. Без демократии – есть, а без автономной судебной системы – нет. Придётся делать.

Если говорить о национальной специфике, то структуру ценностей в стране надо учитывать. У нас в стране она даже не южнокорейская, она особая. Скажем, креативность среди ценностей у нас стоит очень высоко, а стандарт и закон – очень низко.

На мой взгляд, из этого следует, что мы пока не можем делать, к примеру, успешный автопром. Мы будем проигрывать братьям-узбекам в конкурентоспособности отечественного автопрома. А вот малый бизнес со штучным производством запустить можем. Космическую ракету – можем, потому что это штучное производство, а холодильники – вряд ли, потому что массовое.

До тех пор, пока мы не утвердим нормы институтов и ценность правил и стандартов, массовое производство не будет работать. Поэтому давайте сначала сделаем ставку на другое – на малый бизнес, а не на большой.

Есть известная теория о том, что конкурентоспособность напрямую связана с  наличием в стране природных ресурсов. Однако Германия, Япония, Швейцария, Италия, Южная Корея и многие другие страны показали, что природные ресурсы не являются ключевым фактором конкурентоспособности. И опровержение этой теории породило контртеорию о том, что менее конкурентоспособны в мире страны, природными ресурсами обладающие и наоборот.
 
Мне эта теория представляется чрезмерно радикальной, хотя действительно есть примеры, когда страны, вообще не имеющие природных ресурсов, добивались очень большого успеха. Самый яркий пример – Сингапур, который занимает первое место в мире по классификации мирового экономического форума в Давосе, и не имеет практически никаких природных ресурсов. Вместе с тем, достаточно очевидно, что наличие природных ресурсов создаёт хорошую базу для конкурентоспособности, и пример тому – США.
 
Относительно новая теория, теория 70-80 годов прошлого века, - что конкурентоспособность зависит от политики государства. В качестве примера всегда приводят Японию и Южную Корею, где государство выделило ряд отраслей, которым была оказана крупная государственная помощь, поощряло экспортирующие отрасли, защищало отечественных производителей и выдавало значительные государственные субсидии.
 
С другой стороны, целый ряд государств в мире не играли серьёзной роли в экономической стратегии. Например, в Италии экономическая политика государства во второй половине XX века была не слишком внятной, и, тем не менее, Италия сделала серьёзный рывок в качестве жизни и вышла на серьёзный уровень конкурентоспособности.
 
Таким образом, нет единой теории, объясняющей, почему одни нации более конкурентоспособны, а другие менее конкурентоспособны.
 
Мне кажется, что в наших условиях, где последние 80 лет государство играло ведущую роль и в экономической, и в социальной, и в политической жизни, от государства зависит больше, чем в таких странах, как Италия, или в англосаксонских странах с их давними традициями экономического либерализма. Я думаю, что на нынешнем этапе у нас государство играет ключевую роль в повышении конкурентоспособности страны.
 
Есть и такая точка зрения, что не надо особенно размышлять, поскольку по всех прогнозам Россия всегда будет находиться примерно на том же уровне экономического развития, на котором она находится сейчас. Последний доклад Национального разведывательного совета США гласит, что сейчас Россия находится на 6-ом месте по влиянию в мире, и в 2025 году она будет находиться на том же 6-ом месте. Правда, совет не написал, будем ли мы что-то делать, чтобы находиться на 6-ом месте, или это само по себе так случится. Может быть, есть какая-то предначертанность?
 
На первом месте, по мнению НРС США, будут находится Соединённые Штаты, на втором – ЕС, на третьем - Китай, на четвёртом – Индия, на пятом – Япония, а шестое и седьмое место будут делить Россия и Бразилия. На мой взгляд, этот прогноз слишком выражает симпатии НРС США в сторону самой Америки и ЕС. Я думаю, роль Китая будет более значительной, чем роль ЕС. Тем не менее, мы на 6-7 месте.
 
Другие интересные цифры, из той же области. Журнал Economist в марте 2010 года опубликовал доклад, там сказано: «В 2020 году экономика Китая, если измерять ВВП по покупательной способности, составит 20% от мирового ВВП. Россия, которая до кризиса имела 2,5% от мирового ВВП, а сейчас в связи с кризисом имеет 2%, в 2020 году тоже будет иметь 2,5% от мирового ВВП».
 
Прогнозы говорят о том, что мы будем осуществлять бег на месте. То есть если даже мы будем бежать, это позволит нам удерживаться на том уровне, на котором мы находимся сейчас, относительно других государств, хотя, естественно, уровень развития экономики и уровень жизни внутри государств будет расти. Но относительно других государств по этим многочисленным прогнозам уровень жизни в России останется прежним.
 
Я хотел бы, чтобы мы наметили какие-то параметры, которые позволят опровергнуть эти прогнозы. Однако, очень может быть, что мы их подтвердим.