Шиллер, Шевчук, Маркес
литературный критикВиктор Топоров
Беседа Шевчука с Путиным, чуть ли не дословно повторившая памятный спор испанского короля Филиппа с маркизом Позой в шиллеровском «Дон Карлосе» (что уже подметил во «Взгляде» эрудированный М.Ю. Соколов), имеет, однако, и другой, пусть куда более завуалированный, литературный источник. Я имею в виду один из эпизодов романа «Сто лет одиночества»: тот самый, в котором некая благочестивая старушка просит у ангела-заступника избавления от мучающей ее паховой грыжи. Причем, будучи особой не только благочестивой, но и стеснительной, описывает в молитве «постыдную» хворь как некое абстрактное душевное терзание, - и совершенно закономерно получает поэтому вместо бандажа (который ей, собственно говоря, и нужен) столь же абстрактное ангельское утешение.
По несколько притянутой за уши аналогии вспоминается знаменитый звонок Сталина Пастернаку. Вождь обратился к поэту за экспертизой, которая, не исключено, могла бы сыграть решающую роль при определении судьбы Мандельштама. Представить внятное экспертное заключение Пастернак затруднился, предложив вместо этого побеседовать о вечном. Сталин повесил трубку.
Семьдесят пять лет спорят о том, правильно ли поступил Пастернак. Добрые две недели спорят о том, правильно ли поступил Шевчук (не говоря уж обо всех остальных участниках встречи на благотворительном концерте). В обоих случаях почему-то не задаются вопросом о том, умно ли повел себя каждый из них – и поэт, и рок-музыкант, - или глупо.
Пастернак (вольно или невольно) повел себя чрезвычайно умно. Не перехвалив Мандельштама (не то бы он сам вполне мог разделить его печальную участь при одном раскладе или поменяться с ним местами при другом), но и не сказав о нем худого слова, поэт попытался было, проманкировав профессиональным долгом эксперта, скомпенсировать это выступлением на своем главном профессиональном поприще – «инженера человеческих душ». И был, должно быть, чрезвычайно рад тому, что это отнюдь не прельстило всемогущего собеседника. Одним словом, все остались при своих: Сталин – на «ближней даче», Пастернак – в «писательском доме» на Лаврушинском, а Мандельштам... Ну, что стало потом с Мандельштамом, общеизвестно.
Оценить с этой точки зрения «выступление» Шевчука труднее. Как и «выступление» писателей, поучаствовавших в памятной встрече с премьером в его день рождения. Как и «выступление» тогдашних «отказников».
Вот несколько неожиданно разразился пламенной филиппикой (еще один привет маркизу Позе) Евгений Гришковец. Из его слов вытекает, что любая апелляция к первым лицам государства - очная или заочная, но, разумеется, в первую очередь, очная, - представляет собой челобитную. А ведь бить челом, утверждает он далее, стыд и позор.
Этот сдвоенный тезис нуждается в двойном уточнении, чтобы не сказать опровержении. Челобитная – понятие растяжимое; даже разговаривая с ГАИшником, ты во многих случаях бьешь ему челом. Правда, бьешь ты челом не ему лично (хотя бывает и такое, но это называется заискиваньем), а инстанции и закону, которые он, каков бы он сам ни был, олицетворяет. Но ведь и в отношении первых лиц ты ведешь себя точно так же. Первых лиц государства, первых лиц корпорации, первых лиц какой угодно институциональной малости. Ты просишь – и тебе могут дать, но могут и не дать (или дать, но в половинном объеме или, наоборот, дать аж в двойном), - и поэтому, прося о чем бы то ни было, ты бьешь челом. То есть ни стыда, ни позора в самом факте подачи челобитной нет; позорным бывает порой содержание просьбы, но это уж вопрос отдельный.
Вот поэт Всеволод Емелин бьет челом всему белу свету – и его избранное так и называется «Челобитные».
Но не прав Гришковец и в другом: ища встреч с первыми лицами (или соглашаясь на таковые), люди творческих профессий далеко не всегда преследуют цель что-нибудь выпросить – для себя лично или для своего цеха. Прагматика участия в такой встрече может заключаться и в другом – подтвердить свой высокий общественный статус; понравиться «царю» - или не понравиться «царю», но тем самым понравиться публике; одним словом, заработать и/или приумножить тем или иным образом символический капитал.
Тем или иным образом! Что означает: таковой может быть как прагматика участия, так и прагматика неучастия; и поведение самого Гришковца – лишнее тому доказательство.
Исходя из вышеизложенного, я не вижу в участии или неучастии в такого рода встречах нравственной альтернативы; дьявол коренится в деталях. Вот ведь в рассматриваемом случае, заведомо неумно попросив о неисполнимом, Шевчук, получается, поступил умно. Попросил неумно – а поступил тем самым умно. Люди искусства, они такие.
А прислал бы ангел старушке бандаж – и она почувствовала бы себя неутешенной.
