Современность и суверенность
политологЛеонид Поляков
Интервью первого замруководителя Администрации Президента Владислава Суркова журналу «Однако» вышло очень кстати. Не потому, что оно приурочено к какому-то исключительной важности событию. Нет - во внешней жизни события идут своим в основном запланированным чередом.
А вот в жизни нации духовной - если мы вообще допускаем таковую - что-то явно не так. Накопилась в стране некая апатия, серая смута разобщенных душ. Пропала вера - осталось прозябание в безнадежьи. То ли смысл весь вышел, то ли глазами душевными ослепли - не разберешь.
Содрогаются наши души лишь от гипербесчеловечности - вроде массовой резни в Кущевской или от садистского уродования известного медиалица. В ужасе рефлекторно кричим: «Цапки повсюду!», «Мы все - в Кущевской!» А от того - лишь прогресс национальной депрессии.
И вот посреди этого унылого российского «постмодерна» находится человек, решающийся говорить в совершенно другом регистре. Вместо уныния предлагающий поверить в - «Большие цели». Вопреки упадку утверждающий «взгляд на настоящее через Утопию». Бросающий вызов всем нам вместе и каждому в отдельности: «Сложно быть страной… Легче быть пустым местом». А на самом-то деле еще легче - вообще не быть…
У Гамлета - первого европейца, искушаемого «постмодернизмом» - был мощный антидот: месть за отца. Был враг, мобилизовывавший все силы на борьбу. И если ему оказывалось суждено «не быть», то взамен даровано было бытие каждым поколением воспроизводимого сюжета.
Откуда анти-постмодернистский драйв Суркова? Почему он не склоняется перед, казалось бы, аксиоматическим - anything goes? Ведь по должности своей он знает многое (практически все) такое, что недоступно «нашим мудрецам» - в смысле простым обывателям. А ведь сказано: «от многаго знанiя - многiя печали».
В том же источнике говорится про некоего, что он «сверх надежды поверил с надеждою». Похоже, что сурковский выбор в пользу «Быть!» - той же природы. От ощущения жизни как парадокса, власти как неизъяснимой бездны, искусства как невозможности. И при этом - в формате самой что ни на есть утилитарной прагматики.
Вот кажется - сколько всякого уже сказано, написано и благополучно забыто про «модернизацию». Но для Суркова это в буквальном смысле «момент истины». Двоякой: модернизация как технологический прорыв в ряды современников и модернизация как переделка самих себя в инновационно мыслящих и действующих индивидов. Эта раздвоенность и задает диалектическую игру ключевых апорий сурковского интервью.
Апория первая: мы технологически отсталы - что выгодно нашим геополитическим конкурентам; именно наши геополитические конкуренты помогут в преодолении отсталости.
На чем основана убежденность Суркова? На понимании природы глобального мира, в котором всякая локальность становится точкой приложения инвестиций в инновации, если это выгодно. Сколково победит «Джексона-Вэника», потому что те инновационные прорывы, которые там готовятся, поначалу, в ближайшие лет 10-15 скажутся отнюдь не у нас. Но потом - и у нас тоже. И вот пока наше главное дело - «Труба» (во всех ее разновидностях), нам нужно вложиться в 20 Сколково, чтобы иметь хотя бы перспективу технологического осовременивания.
Апория вторая: модернизация через большевистскую революцию обернулась астрономическим возвратом в ту же точку - победила традиция; мобилизационная модернизация сегодня не пройдет - нужна революция против традиции.
Вообще-то Сурков (отказываясь от однозначной идентификации в качестве консерватора) следует Жозефу де Местру, который хотел не контр-революции, а того, что противоположно революции. И если наша традиция при взгляде на модернизацию это - революция (хоть петровская, хоть ленинская), то, что может быть по отношению к этому «иным»? А вот что: «модернизация, это переход к такому типу общества, которое открыто к постоянным обновлениям. В котором обновление становится, если угодно, самоцелью». Или так: осовременивание есть отказ от традиции «революция - застой» в пользу ежеминутных накопительных инноваций.
Апория третья: модернизация есть вхождение в глобальную всеобщность Современности; но модернизация есть максимум суверенитета как национальной свободы.
Эта реминисценция темы демократической суверенности (самоуправляющийся, но не «самоуправный» народ) герметично закольцовывает апорийный сурковский дискурс. Суверенитет как свобода от диктата извне, как право править собой резонирует тем фундаментальным вопросом, который не был задан, но просвечивает сквозь все интервью: а можем ли мы ставить задачу модернизации как освобождение от самих себя?!
По всему выходит - не только можем, но и должны. Тогда и получится. А не - «как всегда».
Леонид Поляков
