Сумерки Волхонки
Моя колонка об Институте философии РАН вызвала вполне предсказуемую реакцию, которая легко читалась еще до того, как я написал первую строчку текста. Индивидуально сотрудники института и сочувствующие в основном проецировали на меня собственные представления об устройстве мира, накладывая свои категориальные схемы на незнакомое явление (меня квалифицировали то как молодого кандидата, переживающего стресс после защиты, то как человека, работающего на администрацию президента, то прямо как «врага нашей страны» и т.п.). И, как следствие, немедленно получали готовые ответы. Тексты, которые имеют хоть какое-то значение, а не являются очередными «отчетами о проделанной работе», в их мире всегда пишутся из зависти, либо из корысти, либо из тщеславия. В этом, собственно, сошлись все ученые мужи, обсуждавшие мою «выходку».
Впрочем, в качестве еще одной легитимной причины активности в этом мире допускается начальственное распоряжение. В моем случае эта последняя версия формулируется как то, что я «отрабатываю кабалу Павловскому». Предположение о том, что тексты можно писать потому, что хочешь сказать то, о чем думаешь, и не считаешь возможным молчать, в среде сторонников института не допускается. Это и не удивительно, поскольку о самих них в течение последних двадцати лет не было слышно абсолютно ничего. Во весь могучий голос институт заявил о себе лишь после того, как оказался перед лицом реальной угрозы выселения из «достояния истории гуманитарной мысли». Других проблем, о которых стоило говорить публично теперь и прежде, у института не существует (кстати, дискуссия о смысле существования института совпала со скандалом по его выселению ровной по этой причине). Попутно, разумеется, наиболее нечистоплотные из «друзей ученых» попытались воспользоваться случаем и оскорбить мою семью. Это все более чем предсказуемо, повторюсь, а потому особого интереса не представляет.
Совершенно бессмысленны аргументы господина Апресяна, заведующего сектором этики института (сотрудники этого сектора сейчас наиболее активно представляют интересы своей структуры в блогах, в чем отчетливо видна организация). Если оставить в стороне личные выпады в мой адрес и в адрес моих гипотетических политических взглядов (чего я никогда себе не позволял, поскольку хотя институт как организация бессмысленна и вредна, в нем есть достойные профессионалы, и обсуждать нужно отнюдь не личности), то содержательно суть его заявления сводится к следующему.
Во-первых, говорит Апресян, идеальных учреждений не бывает, а в советские годы Институт философии был резервацией свободомыслия. Оба утверждения являются тривиальными. Из них никак нельзя дедуцировать необходимость сохранения института в настоящее время. Далее, Апресян сообщает о том, что «ученые института ежегодно проводят десятки теоретических дискуссий». Что ж, это достойный результат. Давайте посмотрим, каков индекс цитируемости этих дискуссий в мировых научных журналах. А затем зададимся вопросом: нужен ли институт, теоретические дискуссии которого интересны только самим участникам, да и то лишь постольку, поскольку им нужно отбывать номер. Да, разумеется, Россия вообще является сегодня глубокой научной провинцией, но университеты - в отличие от Института философии - не считают своей главной задачей «теоретические дискуссии». И работа со студентами, если она ведется качественно и профессионально становится хотя бы и слабым, но все же оправданием отсутствию адекватного представительства в мировой философии. Более того, для университетских ученых участие в «теоретических дискуссиях» является нормальным компонентом их общей работы, в которую интегрирован и академический процесс. Этим не стоит хвастаться. И это очень трудно представить в виде козыря, оправдывающего существование огромной бюрократической структуры.
Далее Апресян сообщает, что «можно просто просмотреть философские журналы или книги по философии, чтобы увидеть, как широко цитируются работы сотрудников ИФ». Это неправда. Я не видел подобных цитат в работах Жижека, Деннета, Нанси, Хабермаса и десятков других современных ученых-философов. Работы сотрудников ИФ цитируются лишь в текстах их аспирантов. И это действительно очень легко проверить. Апресян соглашается с тем, что ИФ регулярно издает философские энциклопедии и даже получает за них госпремии («свидетельство признания философии»). Однако ни в одной стране мира, если не принимать в рассчет африканских ученых, подобными достижениями не стали бы гордиться в качестве «научных». Писать энциклопедии в век информационных технологий - это простое ремесло. Я нигде не встречал гордости за то, что тот или иной университет на Западе издал философскую энциклопедию. Их издается огромное количество, если включать сюда и специализированные справочники относительно небольшого объема. Это рутинная работа, являющаяся не столько научной, сколько просветительской.
Здесь мы подходим к ключевому аргументу Апресяна. Действительно, говорит он, аналогов ИФ в мире не существует. Но ведь, в конце концов, умом Россию вообще не понять! У нас много чего такого, чего в развитых странах не существует. Означает ли это, что мы должны отказаться от всякой самобытности? Да нет, конечно, лучше мы умрем как один человек, защищая наши традиции. Аргумент этот плох тем, что защита традиций совмещается в данном случае с защитой собственного кресла чиновника. Трудно апеллировать к общему благу, когда речь идет непосредственно о благе частном. Аргумент этот нелеп тем, что из факта отличия России от развитых стран никак нельзя сделать вывод о том, что нужно любой ценой эти различия удерживать. Мне бы хотелось, чтобы философы в Москве работали как в Калифорнии. Сотрудники ИФ хотят, чтобы status quo сохранялся вечно. Здание - все, философия - ничто! - вот их лозунг, оформленный теперь и в письме руководителя института.
Апресян говорит, что в наших университетах нет условий для научной работы. Это неправда. В моем университете они созданы. Что говорит о том, что создавать их в российских условиях в принципе реально. Трагедия, случившаяся в моей семье накануне защиты мной кандидатской диссертации в 2007 году, не позволяла мне принимать активного участия в научной работе университета. Однако все условия для нее существуют. Возможно ли дедуцировать из убогости российских университетов, слабости социального статуса преподавателя, необходимость сохранения Института философии любой ценой, даже в ущерб истине и прогрессу? Вряд ли.
Апресян также резонно сообщает о том, что без работы в случае расформирования института останутся 300 сотрудников. Да, с этим «welfare» аргументом следует считаться. В институте фактически существует целая социальная группа, интересы которой действительно нарушаются. Но ответ на этот вопрос существует. Он состоит в том, что специалисты-философы либо вольются в число университетских преподавателей, либо получат возможность для переквалификации. Ведь наука - это не богадельня, не так ли?
Впрочем, главная мораль текста Апресяна (специалиста по морали), состоит вовсе не в его содержании. Куда интереснее его формат, его встроенность в вековую колею русской административной мысли, о чем я скажу ниже. Но сначала пару слов о других «оппонентах».
Никите Гарадже, моему другу (не уверен, что называть его так в данном контексте безопасно для него), я отвечать не буду. И не потому, что за аргументами приходится лезть в карман, как это пишут некоторые апологеты вечного торжества гуманитарного чаепития на Волхонке. Текст Гараджи меня откровенно повеселил. И, поскольку я примерно представляю себе механизм его возникновения, лучше тут с Никитой не спорить, чтобы его никоим образом не подставлять. Да будет, как написано, дорогой Гараджа, я со всем согласен, поскольку добрососедские отношения часто важнее клановой принадлежности (у меня-то, впрочем, и клана даже нет, увы).
То же самое я могу сказать и о Борисе Межуеве, которого с Институтом философии связывают тесные родственные отношения. Борис, я, к несчастью, не происхожу из хорошей профессорской семьи, и потому сугубо автономен в своих суждениях. Вероятно, это мой порок, но я прошу все же не судить меня слишком строго за то, что я говорю об институте то, что думаю, а не то, что хотят слышать его начальники. Я надеюсь, что это правонарушение не слишком серьезно. В конце концов, вы ведь за свободу слова? Грязь, которая была разведена вашими «единомышленниками» в комментариях, выглядит скверно.
Так вот, самое интересное не в содержании всей этой высоконравственной научной дискуссии. По-настоящему важно то, что она реализует стандартный кейс русской политической культуры. Поясню свою мысль.
Показательная порка, которую мне попытались задать сотрудники Института философии, реализуется на четырех уровнях. На высшем мы видим нейтральное письмо верховного правителя, академика Гусейнова. Здесь, разумеется, недопустимы никакие личные выпады и инвективы. Зевс не может метать молний. Он может лишь устало и мудро укорять «зарвавшихся хамов» или, в стандартной терминологии конкретного письма указывать на «отдельные (неправильные) мнения». Вступать в дискуссию ниже его достоинства, и как раз для этого существует заместитель, завсектором Апресян.
Это второй уровень. Апресян вынужден действовать уже на тактической карте и «громить оппонента» одновременно моральным превосходством, научным авторитетом и безупречной логикой. Именно ему принадлежит ключевая роль в сигнализировании «научному сообществу» о том, что оно, сообщество, уже «возмущено дерзкой выходкой». При этом сам Апресян, разумеется, не требует расправиться с обидчиком. Это прерогатива низовых активистов.
Третий уровень, эти самые низовые активисты, представлен большим числом сотрудников сектора этики, которые зарегистрировали свои блоги в течение последних нескольких недель или дней (fagot99, fromacastle, apoksenosis, oarto и другие). Это пехота. Их задача сводится к непосредственной поддержке атаки основных сил при помощи апелляции к морали, культуре, интеллекту, умеренному восхвалению мудрости начальства и одновременному низведению оппонентов, в том числе при помощи разнообразных личных выпадов. Характерно, что они действуют анонимно: дело в том, что они не столько личности, сколько выразители мнения «общественности».
Четвертый уровень образует вольнонаемная обслуга, «попутчики». Тут писать нечего, это «народные массы», которые с одной стороны ужасаются цинизмом своих оппонентов, а с другой призывают к немедленной расправе над ними - если не физической или институциональной, то по крайней мере информационной, посредством блокирования доступа в те или иные блоги. Сюда же встраиваются и те, кто по каким-то причинам хочет дружит с «вертикалью», в нашем случае это Гараджа и Межуев.
Так вот, вся эта структура выведена мной здесь только с одной целью. Это именно то, как работает сталинская модель управления. И ее работоспособность зависит от слаженности работы всех четырех уровней. Довольно поучительно, по-моему.
При этом я, разумеется, не утверждаю, что сотрудники Института философии практикуют сталинизм осознанно. Это просто стиль работы, традиция, бессознательные навыки. В конце концов, Россия ведь особенная страна, и нам нужно чтить местные нравы.
