Сырьевой путь - не приговор
С легкой руки Джеффри Сакса и Эндрю Уорнера в середине 1990-х гг. возникла идея о том, что избыток природных ресурсов тормозит экономическое развитие страны, так как доступность источника дохода не поощряет поиск альтернатив. Дополненная рассуждениями о «естественном» авторитаризме ресурсных экономик, их недемократическом характере и пренебрежении к правам человека, эта гипотеза кочует из одной научной работы в другую, хотя порой и подвергается критике (наиболее убедительный пример: Daniel Lederman, William Maloney. Open Questions About the Link Between Natural Resources and Economic Growth: Sachs and Warner Revisited, Santiago: Banco Central De Chile Working Paper 141, Feb. 2002).
Вряд ли можно считать ее безосновательной. В 1970-1995 гг. экономики, экспорт природных ресурсов из которых превышал 10% ВВП, росли в 3,6 раза медленнее, чем те, в которых этот показатель был менее 2%; 15 из 19 таких стран сегодня квалифицируются экспертами The Economist как авторитарные режимы (The Economist Intelligence Unit's Index of Democracy 2008). Но это не значит, что ресурсные доходы не могут использоваться для модернизации, а экспортеры - становиться индустриальными державами. Малайзия, в 1950-е гг. крупнейший в мире экспортер каучука, олова и пальмового масла, к началу 2000-х стала мощной индустриальной державой. Бразилия, в 1960-е крупнейший в Латинской Америке экспортер сырья и аграрной продукции, в 1965-1973 гг. наращивала промпроизводство на 14,2% ежегодно. В Дубае добыча нефти и газа обеспечивает сейчас лишь 6% ВВП.
Почему так происходит? На мой взгляд, существует ряд обстоятельств, отличающих модернизирующиеся «ресурсные» страны от тех, развитие которых, по сути, зашло в тупик.
Во-первых, следует иметь в виду исторические условия возникновения ресурсного сектора. Там, где ориентация на добывающие отрасли была сформирована в колониальную эпоху (в той же Малайзии или Индонезии), отход от такой модели воспринимался как развитие (в результате в этих странах на сырье приходится сегодня 14% и 23% экспорта соответственно). Напротив, в Cаудовской Аравии, где нефтяная отрасль начала создаваться сразу после Второй мировой войны, а также в Анголе и Нигерии, где она появилась в 1970-е гг., сам переход к сырьевой экономике воспринимался как уход от прежней модели развития, а не ее консервация — и неудивительно, что нефть в указанных странах обеспечивает 88%, 91% и 98% (!) экспорта.
Во-вторых, нельзя не принимать в расчет особенности региона. Там, где богатые ресурсами страны оказываются в меньшинстве (например, в Юго-Восточной Азии), вероятность проявления «сырьевого проклятия» гораздо ниже, чем там, где существует мощный кластер нефтяных экономик (как в регионе Персидского залива) или сопредельные страны не проявляют никакой склонности к индустриализации (как в Африке). «Ресурсное проклятие» — это не страновое, а скорее региональное явление.
В-третьих, важную роль играет фактор банальной достаточности ресурсной базы: хватит на всех или не хватит. В странах, где доходы от экспорта сырья способны обеспечить благосостояние большей части населения (как в Катаре или Брунее), ожидать перемен не приходится. Не более вероятны они и там, где значительная часть населения продолжает вести натуральное хозяйство, а сырьевые доходы распределяются среди элиты (Демократическая Республика Конго, Нигерия, Либерия, Сьерра-Леоне и т. д.). Напротив, там, где социум либо давно сложился как единое целое (Бразилия), либо формирование нации являлось важной задачей (Малайзия), ориентация на развитие отраслей, способных обеспечить благосостояние большей части населения, выглядит естественной.
В-четвертых, нельзя сбрасывать со счетов и проблему политического лидерства или отставания. Страны, стремящиеся утвердить свое доминирующее положение в регионе (та же Бразилия), не могут уповать на добывающие отрасли; те, кто осознает нехватку ресурсов (например, Дубай, производящий всего 10% добываемой в ОАЭ нефти и 2% газа и ожидающий их полного исчерпания через 15-20 лет), также стремятся к большей диверсификации и готовы более активно модернизировать свою экономику.
В короткой статье сложно оценить все факторы, влияющие на попадание отдельных стран в «ресурсную западню», но сказанное позволяет считать российскую ситуацию сложной. Во-первых, политическая элита эксплуатирует тезис об «энергетической сверхдержавности», а риторика национального лидера состоит из слов о нефти и газе на столько же, на сколько и российский экспорт. Во-вторых, отношения с Европой и странами, выбравшими европейский путь развития, становятся все более сложными и Россия намерена добиваться лидерства на постсоветском пространстве, где заметны схожие тенденции. Единственный ограничитель — малая вероятность того, что ресурсная база достаточна для обеспечения благосостояния и занятости большей части населения, но власти выстраивают систему перераспределения ренты. Все это говорит не о том, что «сырьевое проклятие» для России неизбежно, а о том, что оно отнюдь не воспринимается элитой как негатив. А это означает, что рассуждения о модернизации еще долго будут оставаться данью моде, а не осознанной стратегией.
