Церковь и Третий рейх
Сколько бы на публике не повторяли студенты философских специальностей о серьезности и обоснованности их «вопрошаний», оставаясь наедине с самими собой, они точно осознают свою полнейшую бесполезность. Никому ненужный умник умело говорящий обо всем, но толком не знающий ничего конкретного. И чем ты отличаешься от полусумасшедших пенсионеров, звонящих на ночные радиоэфиры, чтобы поделиться своими открытиями об устройстве вселенной? Ведь все, чем обладает юный специалист по аксиологии или теории истины — это всего лишь пять-шесть тезисных предложений, на каждое из которых имеется несколько увесистых томов опровержений. Кроме того, до тебя уже жило множество таких же вопрошателей, и в отличие от тебя, в своих вопрошаниях они были куда более прилежными и талантливыми. В этих условиях сказать что-то новое и не оказаться после этого снесенным ураганом критики практически невозможно. В лучшем случае можно вдохновенно пересказывать что-то зацепившее из классиков, но, с другой стороны, кому это нужно? Как долго может протянуть в реальной жизни юноша или девушка с претензиями на знание «наиболее общих законов сущего», но занимающийся пересказами текстов вековой давности?
Такое сильное несоответствие имеющегося с желаемым кого угодно избавит от пафоса обладателя универсальных истин и переплавит в кинического бездельника.
Добавьте к этому весьма туманные перспективы на нормальное трудоустройство после окончания университета, и вы получите точный портрет студента философского факультета. Он полон ироничного скептицизма в отношении себя, своих занятий и, в особенности, в отношении своего ближайшего будущего. Это настроение приводит к особой манере ведения диалога с представителями других специальностей. Всегда есть некоторая расслабленность, ощущение некоторой необязательности любых сильных утверждений, претендующих на универсальность. Так или иначе, но они все всегда стремятся свести к игре в бисер, где основной ставкой служит элегантность и новизна предложенных приемов, а никак не обнаружение безысходного напора очевидности. В этом он разительно отличается от среднего студента занимающегося естественнонаучной проблематикой. Тут обычно есть и полная уверенность в осмысленности собственных занятий и жизненный тонус несравненно выше. Недаром же большинство призовых мест на вузовских спортивных соревнованиях делят между собой представители физических и химических факультетов. Их избыток телесных энергий прямо говорит о здоровом теле, в котором заключен не ведающий самоиронии здоровый дух. Разница примерно как между советским Вини-Пухом и капиталистическим Бетменом. С одной стороны, полное отсутствие любых интересов помимо поедания меда и совместного с аутичным поросенком распевания сюрреалистских виршей о неизвестности пути, с другой мы имеем дело с абсолютно серьезной (чего только стоят черный плащ и латексное трико) работой по борьбе с мировым злом. Возникает законный вопрос о причинах такого контраста уже в столь нежном возрасте. Скорее всего, ответом может послужить ссылка на уже указанную туманность и не очевидность всех тем, обозначенных как философские.
У физика же есть Факт, неоспоримый и очевидный для всех и навсегда. Именно Факт с его безусловной истинностью является прочной основой его бойкой самоуверенности в оценке себя и своих перспектив. Любой онтолог, если только он находится в здравом уме и твердой памяти и не пытает увильнуть от прямого ответа, никогда не будет даже пытаться предоставить окружающим хоть что-то, что хотя бы отдаленно напоминало безусловность Факта. Все чем он обладает — это убедительно увязанные друг с другом слова, оказывающие свое максимальное воздействие на слушателей в момент своего первого устного произнесения. Уже вторая попытка убедить ими ту же группу чаще всего обречена на провал. Слова будут разбиты на тезисы, к тезисам будут подсоединены следствия которые, как правило, окажутся совершенно и бесповоротно абсурдными. Нужно будет заново подбирать слова и метафоры, но теперь уже с оглядкой на прошлые неудачи и так до бесконечности (или до полного разочарования). Вместо всех этих метаний химик, оказавшись на публике, просто смешает реагент с реагентом и мигом всех убедит зрелищной реакцией. Более того, если указанный эффект «окажется широко востребованным в народном хозяйстве» то его укорененность в истине многократно возрастает. Если вы способны повысить урожайность или глубину бурения, то вы, безусловно, обладаете и умело оперируете кристально чистой, абсолютно интерсубъективной истиной. Отсюда и развитость мускулатуры и вагнеровские рингтоны на мобильных у юных естественников. Кстати отсюда же и борьба с лженаукой и антиклерикальные послания президенту. Все тут описанное вполне себе очевидно и без лишних объяснений.
Куда интересней попытаться описать «странного гуманитария», одновременно обладающего и неким бесспорным Фактом и не избавившегося при этом от претензии на всеобщие суждения. Это будет что-то вроде платоновского ремесленника из Апологии Сократа, решившего, что раз он способен сплести корзину и обжечь кувшин, то он более чем кто-либо из этих безработных болтунов с Агоры способен вещать об универсальной справедливости. Вопрос можно сформулировать так: как изменится речь философствующего гуманитария, если он получит в свое распоряжение нечто, сопоставимое по очевидности с Фактом в фундаментальной физике? Исчезает ли вся его ироничная вальяжность и непринужденность в общении с окружающими, и что ее сменяет? Практика показывает, что как только появляется устойчивая почва под ногами, у гуманитария начинают происходить резкие изменения в поведении. Полностью прекращаются игры интерпретациями и мнениями, и на их смену приходит жесткое морализаторство. Это резкое сворачивание интересов до сугубо этической проблематики есть верный признак того, что гуманитарий почуял на себе сладкое воздействие гравитации. Дело в том, что, захватив этическую позицию, он получает в свое полное распоряжение право выносить диагноз в отношении общества, что является определяющим для его новой самооценки моментом. Положение человека дающего точный и, что тут самое главное «очевидно для всех обоснованный диагноз нравственного состояния людей», представляет собой прямую претензию на божественный статус. Теперь он суровой рукой отделит овец от козлищ, пользуясь при этом мерилом праведным, теоретически и (наконец-то) эмпирически достоверно обоснованным. Каждое свое суждение он в состоянии подтвердить мошной ссылкой на заполученный в его распоряжение Факт. Он теперь может критически оценивать нравственную ценность решений властей, при этом, не участвуя непосредственно в борьбе за господство. Его место- это место над схваткой, место зрителя на трибуне. Он подобно Зевсу взирает беспристрастным взором с блистающих высот Олимпа на беспорядочное мельтешение человеческих тел и, когда надо, низвергает на них громы и молнии своих оценочных суждений.
Хотя иногда возможен и другой вариант развития событий. Вчерашний ироничный бездельник, получив в свое распоряжение хоть что-то убедительное и общедоступное, всеми силами ищет возможности получить дополнительное. От чего бы не спуститься с вершин Олимпа и не «поиграть в эти игры»? Отдельно можно изучить вопрос о том, насколько это движение от игры до оценки касается каждого представителя специальностей, не связанных с работой «станков и машин».
На первый взгляд кажется, что всех поголовно. Любой учитель русского языка и литературы всегда говорит о всеобщем падении нравов, ссылаясь при этом на повсеместное нарушение языковых норм и незнание текстов, вошедших в программу школьного курса. При этом базой для подобного рода высказываний всегда служит учрежденный соответствующим министерством канон. Этот канон создан легитимной властью, следовательно, сам легитимен и потому может выступать в качестве почвы под ногами для морализаторской позиции. Размах амбиций в этических оценках среднестатистического преподавателя истории и того выше.
Показательной в этом отношении является книга Л.Н. Бровко «Церковь и Третий Рейх». Заранее оговариваю то, что я совершенно не компетентен во всем том, что касается истории Германии
Уже начиная с предисловия, она сразу дает читателю понять, с кем ему придется иметь дело, если он всерьез решил дочитать книгу до конца. «Людям, как правило — из-за невежества или лени, амбиций или политической ангажированности — не помогает опыт мировой истории, который многое может прояснить в современных событиях и явлениях» (с. 5). Эти слова скрывают в себе просто бездну смыслов и значений. В них идеология описываемого нами «странного гуманитария» являет себя во всей своей красе. Начнем с первых трех слов. «Людям, как правило» — скорее всего, это прямое указание на то, как автор сам понимает свое собственное «положение в космосе». Он совершенно далек от мира людей с их постоянной сутолокой и суматохой. Его совершенно не касаются их обычные желания, волнения и тревоги. Автор отстранен настолько, что может позволить себе говорить о них в третьем лице. Как мы увидим позже, это положение ему обеспечивает его могучий разум, способный пробиваться сквозь толщу глупости и мракобесия и повергать в пыль многоразличных идолов познания. Уточняющее выражение «как правило» дает указание на то, что автор уже довольно долго занимается наблюдение, и это дает ему возможность делать некоторые выводы. Он достаточно изучил уловки, ужимки и гримасы существ, именуемых людьми, и вдоволь насмотрелся на их никчемные судьбы. Теперь он принял решение раскрыть им причины их постоянных страданий.
Для начала он указывает им на их «невежество и лень» как на первопричину. Само это обвинение является традиционным для времен Просвещения и имеет с тех пор уже давнюю историю. В России обличение ленивого невежды как того, кто является причиной всех своих бед и несчастий приобретает особый смысл со времен Петра. Если до него это носило характер укора в недостаточной ревности в следовании христианским заповедям, то в послепетровскую эпоху это значило отказ от рефлексии в отрыве от традиции. Нужно было подвергнуть пересмотру весь комплекс знаний, принимавшийся ранее на веру, для того чтобы получить доступ к более совершенным технологиям выживания. Далее это обвинение многократно повторялось каждый раз, усиливая свое эмоционально наполнение. Наверняка эту же фразу, глядя из окна поместья на перебранку бородатых мужичков в овчинах, мог усталым голосом произнести любой русский дворянин, только что вернувшийся после очередного турне по городам Европы. Эти слова автора книги очевидней всего отсылают к этому брезгливому чаадаевскому прикрыванию носа надушенным платком при встрече со своими немытыми соотечественниками, не читавшими Вольтера и Руссо. Только если у Петра Яковлевича была еще его Европа, то рецензируемый автор глядит и на нее таким же мутным глазом.
Следующим идет обвинение в амбициозности и политической ангажированности как не менее важном препятствии для того, что увидеть причины «многих проблем» человечества. Другими словами, согласно автору человек, стремящийся к тому, чтобы занять как можно более высокое положение в обществе, уже заранее обладает его неправильной картиной. Чем успешней вы во взаимоотношениях с другими людьми, тем мене адекватными представлениями о сути этих отношений вы обладаете. Эта суть очевидней всего доступна тем, кто указанным пороком не обладает, то есть тем, кто во всем и всегда идет по пути наименьших риска и сопротивления. Отсюда вырастает и неприятие партийности как наиболее явного признака искажающей истинную картину мира амбициозности. Принятие политической программы представляется собой акт фатального искажения действительности, забвение подлинной структуры бытия, доступного, очевидно, только для беспартийных членов общества. Помимо того, это детализация описания этих самых людей, причин их постоянного неразумия. Невежественный лентяй, обуреваемый жаждой признания, своей яростью и напором навеки закрывает для себя возможность получить истинную картину мироздания. Особо следует отметить, что лень и амбициозность тут находятся в одном перечне как отражающие некую общую тенденцию. Человек, рвущийся наверх, оказывается недееспособным, а, кроме того, еще и невеждой. Следовательно, деятельность, если она мотивирована волей к власти, представляет собой всего лишь один из видов лени. Тогда возникает вопрос о том, что же нужно делать такого, чтобы избежать подобного упрека? Ответим мы на него чуть позже, когда картина будет прорисована более детально.
На этом перечень грехов человека против его же разума у автора заканчивается, и она переходит к тому, что собственно и составляет ее кредо. Тут она употребляет богатое смыслами словосочетание «опыт мировой истории». Это само по себе значит очень многое, уже хотя бы то, что он, согласно утверждению автора на самом деле существует. Это означает, что в мировом пространстве существует некая инстанция, где собирается и каталогизируется некая беспристрастная История, некий общечеловеческий Опыт. Там сидят мощные старики-летописцы, беспристрастно заносящие записи обо всем том, что происходит среди людей. Чуть выше мы в общих контурах определили, что эти самые люди по мысли автора книги только и занимаются тем, что c наивной непосредственность невежественного неандертальца амбициозно и партийно ленятся. Следовательно, опыт мировой истории представляет собой описание бесконечных недоразумений, связанных с патологической тупостью жаждущего славы человека.
Все эти бесконечные войны, революции и прочие реформации достойны только того, чтобы быть зафиксированными в некотором планетарном архиве ради одной только цели. О ней нам повествует последняя часть предложения, где говорится о том, что указанный опыт «многое может прояснить в современных событиях и явлениях». Сразу бросается в глаза ссылка к некоторым мифическим протокольным предложениям, которые в состоянии озвучить немотствующий опыт. Говорящий опыт — это не фигура речи, а вполне себе серьезный концепт, претендующий на респектабельную научность. Грубо говоря тут утверждается что если вы расположите на бумаге один за другим несколько предложений типа «король Георг Пятый умер 7 мая 1348 года» «осенью 1348 года были сильные дожди» и «зимой
Есть планета, на которой обитает странная популяция приматов. У нее есть некий центр, где оставляются отчеты обо всех перипетиях ее жизнедеятельности. В эти хранилища имеют доступ некие странные особи, которые занимаются тем, что дают возможность сохраненной информации завершиться, дополнив саму себя еще несколькими оценочными предложениями. В этом процессе фигура странного примата занимает место посредника между архивом, стремящимся к завершению и архивом уже завершенным. Собственно вся книга представляет собой развернутый на примере одной узкой исторической темы процесс самооценки информации. Подобно хорошему комбайну он вбирает в себя огромные массы мятущихся фактов, тщательно их обрабатывает и уже после аккуратно складывает на полках. Тут они лежат на своих местах, тщательно пронумерованные и точно определенные. Так, например, описывая философию Ницше, автор позволяет себе высказывание типа: «ошибка или недомыслие Ницше состояла в том, что он отбрасывает христианство вместе с его стержневой нравственной основой» (с. 52). Разумеется, позволить себе употребить эпитет «недомыслие» в отношении философа такого уровня может позволить себе человек в принципе не вполне готовый отвечать за свои слова, ведь втор этой книги — лишь бесстрастный момент в вечно разворачивающемся процессе самооценки знанием самого себя.
Или вот такое суждение: «Воспаленное воображение несостоявшегося художника, возомнившего себя обиженным гением, рассматривало мир в качестве большой сцены, где он сам выступал как величайший актер и преобразователь» (с. 63). Это про то, как Гитлера представлялся сам себе, что называется, изнутри. В это же время «Гиммлер носился с идеей ликвидации христианства» (там же), а «некоторые националистически настроенные протестантские теологи поддались ложно романтическим идеям» (с. 64). В этот тяжелый момент «кардинал призвал пастырей возвысить свой голос, подчеркивая, что... недопустимо участие католических христиан в такой партии» (с. 68). В ответ на это «нацисты шельмовали католические союзы» (там же) и, кроме того «демагогически заявляли, что только бескомпромиссные борцы с марксизмом и большевизмом, коими они представляли исключительно себя, могут быть истинными христианами...» (там же). Еще можно сказать что «в предвыборной кампании широко использовалась ложь и демагогия» (с. 70) так, что «на фоне происходящего явным фарисейством прозвучали слова из „тронного“ обращения Гитлера...» (с. 72). Тем не менее, очень вовремя прозвучали проповеди Фаульхабера, «которые до конца фашистского режима являлись мировоззренческим и нравственным ориентиром для всех честных католиков, да и для всех честных христиан в Германии» (с. 95). Все употребленные здесь эпитеты выстраиваются в строгом соответствии с определенным сюжетом, отличительной особенностью которого является жесткое деление всех его персонажей два противоборствующих лагеря. На одной стороне стоят ведомые лицемерным психопатом нацисты, которым на другой стороне противостоят беззащитные люди доброй воли. Кажется, в этом месте по мысли автора глобальный процесс оценки всех фактов истории подойдет к своему полному завершению.
После смерти человечества на этой планете должна остаться только одна запись: сильные избивали слабых, и это очень плохо. Собственно в этом и состоит ответ на поставленный в начале статьи вопрос о том, что представляет из себя гуманитарий, получивший в свое распоряжение Факт. Ответ очень простой — Гегеля.
Л.Н. Бровко. «Церковь и Третий Рейх». С-Пб., 2009
Книгу можно приобрести в магазине «Фаланстер»
