Церковная революция. 1917

Из всех находящихся в распоряжении власти инструментов поддержания порядка, пожалуй что только Церковь все еще продолжает оставаться в глазах большинства чем-то загадочным и неопределенным. Ее отношения с сувереном представляются публике чем-то волшебным, овеянным сумраком средневековья. Видят этих странных бородатых людей в черных одеждах, слышат их непонятный язык, но никто толком не понимает, кто они такие и зачем они вообще нужны. Это сочетается в обществе с крайне слабым интересом к реальному положению церковных дел. Такое впечатление, что люди нарочно оставляют эту тему без освещения для того, чтобы сохранить для себя возможность сказочного, невероятного.

Это ощущение некоторой тайны, сакрального запрета на точные знания выражается, в частности, в особой интонации с какой в СМИ передают новости из церковной жизни. В речи ведущего новостей всегда есть небольшая пауза, мимолетное замирание перед началом блока о событиях внутри мира священного. Затем четким торжественным голосом произносятся полные звания и титулы, в то время как экран показывает плавные, отточенные движения людей в одеждах с древних икон. Их лица совершенно бесстрастны, они сосредоточенно совершают им одним понятные загадочные действия. Пространство богослужения тут представлено как совершенно самодостаточное, исключающее любое внешнее вмешательство. Голос репортера всегда слегка извиняющийся, чуть приглушенный. Если это женщина и она в кадре, то на нее обязательно наброшен платок как некоторое извинение за нарушенный покой сакрального.

В свою очередь представители властей в этих репортажах относятся к людям церкви тоже очень по-особенному. Если присмотреться, то можно заметить, что они подходят к ним мелкими шажками, с опаской, втайне чего-то страшась. Свечи в их руках — это, скорее всего, некий аналог женского платка, призванного уберечь от гнева и ярости хтонических сил, разбуженных их внезапным вторжением.

В этих и во многих других подобных случаях мы имеем дело с замиранием, приостановкой обычного хода жизни. Люди, соприкоснувшись с Церковью, начинают смущенно топтаться на месте, как бы опасаясь что-то разрушить случайной неловкостью в движениях или в слове. Очевидно, для них очень важно оставаться на почтительном удалении, на том расстоянии, когда четкие очертания не связывают своей очевидностью возможности воображения. Принципиальное незнание внутреннего устройства сакрального института позволяет человеку воспринимать его как чистый образ, как пространство, где разворачивается ничем не связанная мечта о вселенской любви. Воображение, отталкиваясь от пышности ортодоксального обряда, начинает свое бесконечное кружение, оставляя за собой все новые и новые лубочные миры всеобщего счастья. Возможно, именно в этом кроется загадка чрезмерной позолоты в новых храмах.

Возможно, мягкий желтый свет в вечернем храме во время службы создает идеальную атмосферу для освобождения воображения из жестоких лап реальности с ее неизбывным насилием и кричащим уродством. Постоянное ускользание от прямого участия и вникания в суть дела гарантирует возможность продолжения этой игры в будущем. Отсюда панический страх перед всем, дающим возможность увидеть Церковь яснее, чем это позволяет дымка воображаемого.

Прямое столкновение с реальным православием потребует веры для преодоления несоответствия имеющегося с необходимым. В то же время опыт революционного срывания покровов, поднятия целины, кавалерийского наскока на запредельное уже был. После него осталась только пустота. В наше время новые прихожане заполняют ее мечтами, при этом точно осознавая их чрезвычайную хрупкость и нежизнеспособность. Робко переходя от иконы к иконе, люди больше всего бояться обнаружения собственного неверия, и потому предпочитают лишний раз ни о чем не заговаривать. Это настороженные движения вокруг атеистической пустоты в самом себе при четком ощущении постоянной угрозы срыва в холодный нигилизм.

Находясь в этом состоянии, остается только завидовать вере людей начала прошлого века. Она позволяла им переносить реальность жизни в церкви безо всякого для них ущерба. Они могли ради нее бунтовать, рисковать собой, месяцами добиваться справедливости в церковных судах. Люди совершенно не смущались при встрече со злом, даже если это случалось под сводами храма. Эти счастливцы в большинстве своем еще не знали современных страхов перед резкими движениями. Это наивное детское неведение приводило их к крайностям и излишествам, доводящим до опьяняющего разгула. Они были уверены в том, что сила их веры бесконечна, способна выдержать любые святотатства и разоблачения. Именно это приводило к появлению такого странного явления как церковный большевизм.

Современное неприятие подобных действий имеет в своей основе знания о последствиях такого обращения с сакральным. Под сильным давлением оно начинает истончаться и блекнуть, оставляя человека в мертвящем унынии осознанной пустоты. Можно сказать, что этот опыт является общим для всех. Люди вырастают и живут в нем, как раньше это происходило с верой. Современное бегство от Церкви это бегство в надежде сохранить себя от опасности окончательного исчезновения священного. Человек находит такую дистанцию по отношению к ней, которая позволяет ему верить, но так чтобы это не шло в разрез с основополагающим для него опытом пустоты. На практике это приводит к тому, что основной задачей Церкви считается немая неподвижность. Она нужна как отправной пункт в восторженных мечтаниях, любое ее движение только их прервет. Если поток образов будет прерван, то люди просто вернуться с небес на землю, к врожденным уже атеизму и пустоте.

Рогозный П.Г. Церковная революция. 1917 год. «Лики России», СПб., 2008. 224 с.