Вернуть эту землю себе

В Бердюжском районе Тюменской области на месте исчезнувшей деревни Савино появилась гранитная стела. Эта незначительная на фоне прочих новость, если со вниманием к ней отнестись, открывается, что твой ящик Пандоры.

В России, которая вся обращена в прошлое – в советское ли, в дореволюционное или постперестроечное, – эта идея и декларируется, и подразумевается как дань памяти. Мол, у нас здесь жили люди, пахали, сеяли, родились, женились, уезжали и умирали. Да так и уехали или умерли все: вот им, безымянным миллионам, стела.

На самом же деле речь в данном случае идет о едва ли первой вменяемой попытке конструирования работающей метафоры будущего. У нас пока не очень с будущим ладится: мы его боимся, не верим ему и не очень понимаем, как вообще в нем существовать. «День простоять да ночь продержаться»: десятилетие стабильности этот принцип не пошатнуло, оттого и все метафоры будущего – от атомных подводных лодок, бороздящих все известные моря, до инновационного рая – пока не вызывают доверия. Лодки лодками, а «Булава» не летает. Инновации инновациями, а некая абстрактная «средняя взятка» выросла за год втрое (то есть в реальности раз в пять, наверное).

Образ будущего должен быть фантастическим и реальным одновременно, а идея установки памятников на месте умерших деревень именно такова. Картина выглядит почти фантастикой: лет через десять огромные пространства полупустой страны будут уставлены этими маяками, которые станут символизировать не прошлую жизнь, а будущую. Они – живая метафора того, что здесь пока еще – наша земля, над нею поднят наш флаг, и «восемь тысяч двести верст пустоты» принадлежат России.

При убывающем населении и сосредоточении жизни в городах и вокруг трасс (дорогой вообще кормится удивительно много сограждан, не сумевших никуда, как это принято говорить, «выбраться») этот довольно мрачный символизм выглядит вполне реальным проектом. У нас маловато людей для удержания территории, «на село» их не загонишь ни кнутом, ни пряником: агитаторы «возвращения к корням» сами почему-то отнюдь не спешат приобщиться к земле. Строить гигантские заводы и начинать сверхпроекты и дорого, и неясно, для кого. Тут не до новых Магниток, нынешний ВАЗ бы вытянуть.

Раньше Россия осваивала территории во многом не только принуждением или монаршей милостью, но негаданной свободой Сибири и Дальнего Востока, куда можно было уйти, убежать, спрятаться. Власть отдавала беглецам пространство, посылала на пустые земли каторжников и зеков, которых перевоспитывала, как умела (умела, конечно, так себе, но хотя бы старалась или делала вид; Достоевский, впрочем, на каторге побывал, Солженицын и Шаламов тоже сидели: из сегодняшних сидельцев получаются только частушечники). Сейчас и свобода без удобств никому даром не нужна, и убегать некому, и зеки не перевоспитываются, а просто сидят себе в надежде на бегство в город. Этим мало кого удивишь: той же надеждой живут почти все – просто город у каждого свой.

Новых территорий теперь брать России неоткуда, но и со старыми не все слава богу. Удержание пространства – не военная, не политическая, а социальная задача: военный гарнизон где-нибудь в безлюдье не делает территорию «своей», особенно если военные при любом удобном случае сбегают на «большую землю» (их, кстати, можно понять: жить-то хочется сейчас, а какая жизнь, если вокруг – десять домов, госпиталь и магазин, а до ближайшей цивилизации 50 километров).

Два символа – России как самого большого государства земного шара и России как самой читающей страны – неудачно дополняют друг друга: деревня, правы были «деревенщики», несмотря на весь их неуемный пафос, умирает не тогда, когда оттуда уходят люди, а когда исчезают клуб (кино, встречи, танцы) и библиотека. А люди уходят потом.

Проблема культуры состоит в данном случае исключительно в том, что ее уже не завезти обратно в деревню, а без ее возвращения единственное что остается – ставить памятники в назидание будущему.

Это будущее, я думаю, не обязательно должно быть беспросветно мрачным: Россия очень быстро урбанизируется, но, по существу, социальных катастроф не происходит. Да, обезлюдели пространства, но в XXI веке территория может и не быть решающим аргументом (точно так же лидерами постколониального мира стали США, уступавшие в конце XIX века Британии по всем статьям) – гораздо более весомым доказательством мощи и жизнеспособности становятся технологии.

Пока же за неимением технологий Россию намертво «держит» единый язык: общерусский диалект городской слободы, в которую переехала деревня и которая узнает себя безошибочно, по жесту, по вскользь брошенной фразе. «Наш человек» и без слов поймет «нашего человека». Деревня обезлюдела географически, но социально и культурно укрепилась и разрослась: она теперь «как бы город», не признающий городских законов, но и деревенского уклада навсегда лишившийся.

Может быть, установленные по всей стране стелы не самый лучший выход из этого тупикового сюжета, в котором мы все волей-неволей существуем, но ведь и другого выхода предложить никто не смог.

«Эта земля была нашей, – как писал классик, – пора вернуть эту землю себе». Пусть хоть так вернуть, раз по-другому не получается.