Заполнить пустоту
Преподаватель Высшей школы экономики, журналист, блогер Кирилл Мартынов рассказал «Актуальным комментариям» о своем понимании понятия «креативный класс», о состоянии современной российской журналистики и блогосферы. А также пояснил, почему Россия похожа на Нигерию.
Яна Кутузова: Кирилл, когда формировался список героев нашей рубрики «Креативный класс», мы с коллегами спорили, можно ли отнести к креативщикам журналистов, и саму журналистику, при всей ее ангажированности, назвать креативной профессией?
Кирилл Мартынов: Любое понятие такого рода, конечно, имеет идеологическую нагрузку. Подобные термины изобретают для того, чтобы описать какую-то реальность, а иногда создать эту реальность, поэтому я вообще слишком серьезно не стал бы относиться к термину «креативный класс». Речь идет об абстрактном объекте, который включает в себя определенное число индивидов с общим признаком.
Если не вдаваться в историю того, как возникло само понятие, здесь можно провести параллель между креативным классом и средним классом. Средний класс был придуман, очевидно, в качестве ответа на социологическую догму марксизма, согласно которой существует только два класса, которые всегда в обществе друг другу противопоставляются и борются друг с другом, так что общество неизбежно является конфликтным по своей природе. Этот конфликт и должен разрешиться победой одного из классов. Когда мы вводим в систему еще одно понятие, появляется третий класс, средний или креативный – в данном контексте не столь существенно. И тогда выясняется, что все эти механизмы классовой борьбы вроде бы не работают.
Так что, если со всеми этими допущениями отвечать на ваш вопрос, то думаю, да, в особенности на Западе, журналисты и блогеры - это ядро креативного класса, потому что именно они создают ту массу значимой общественной информации, которая затем используется всеми остальными.
Я.К.: Это про западных журналистов можно сказать. Можно ли отнести к креативщикам российских журналистов?
К.М.: В России ситуация достаточно сложная, потому что журналистика у нас находится в упадке. Но ситуация вовсе не застывшая, ведь и в России все больше появляется гражданских журналистов и блогеров, которые вытаскивают на свет какие-то истории, предоставляют остальным информацию. Пускай эта информация далеко не всегда объективна, но поскольку она очень разная, то создается такое пространство, достаточно подвижное и мобильное.
Профессиональные журналисты, конечно, вынуждены это принимать в расчет и понимать, что если они дальше также будут работать как в последние 10 лет, то их дни окажутся не слишком долгими. Потому что непонятно, зачем читать «Российскую газету», если интересней читать блог, например, Навального.
Я.К.: Но читатель может обратиться к «Российской газете» в поисках объективной информации. Может ли такую предоставить блогосфера?
К.М.: Нет, блогосфера как раз более субъективна, но она в то же время и гораздо более разнообразна. Был такой термин во времена Горбачева, полностью дискредетированный тогда, – плюрализм. Так вот, блогосфера выступает сейчас как победившая перестройка, при которой плюрализм восстановлен.
Я.К.: Но настоящая журналистика должна быть безоценочна и беспристрастна. По крайней мере, этому учат журналистов в профильных ВУЗах. Содержание любого блога – это частное мнение. Можно ли ставить блогосферу на одну ступень с профессиональной журналистикой?
К.М.: Отвлеченность от оценок – это тоже оценка. Можно отвлекаться от оценок таким образом, что всем будет понятно: в этом и есть твоя оценка. Как правило, к этому профессионализм и сводится. С другой стороны, история с блогерами показала, что сама журналистика может быть разной. Вообще, это стало ясно много раньше. Допустим, в США есть известный писатель Том Вульф, который говорит о так называемой новой журналистике. Это способ писать тексты, который презирает жанровые различия. Почему например журналист не может писать так, как если бы он писал роман, почему нет? Ведь это тоже способ передачи информации, это способ посмотреть на вещи под креативным углом зрения. Кто сказал, что формат газетной заметки должен быть строго определен раз и навсегда, а тем более, формат журнальной статьи?
Многие сейчас спорят о том, как стоит относиться к этому противостоянию между профессиональными журналистами и блогерами. Но мне кажется, что и тех и других это противостояние бодрит. Блогеры часто ленятся и не дорабатывают, а журналисты, как правило, зависят от своих редакций, от всех этих людей, которые платят им деньги. И те, и другие несовершенны. И на этом-то как раз, на сопоставлении, на противопоставлении возникает какое-то подобие общественного диалога. Может быть, в конечном итоге результаты будут жалкими, но власть уже не первый год обращает внимание на отзывы в блогах о себе.
Я.К.: А как сама власть отражена в интернет-среде? Насколько у нее получается создать привлекательный имидж в интернете?
К.М.: Здесь самый главный вопрос немного в другом. Пока ни у кого нет социологии относительно того, как интернет реально влияет на политику. Причем, на политику в любых ее формах, и на уличные протесты, как в странах Ближнего Востока, и на политику в виде электоральной активности. В современном обществе, в современном политическом процессе есть два основополагающих мифа об интернете. Первый миф - это то, что Обама выиграл выборы 2008-го года за счет активности в социальных сетях, а второй - что произошли Facebook-революции на Ближнем Востоке. Так вот, цифрами это не очень подтверждается. В 2008 году доля молодых избирателей на выборах президента США была рекордно низкой, ниже, чем за все предыдущие годы. Так что, видимо, люди, которые сидят в социальных сетях, и люди, которые голосовали за Обаму, не очень сильно пересекались. Роль Facebook на Ближнем Востоке тоже сильно завышена, там число пользователей этой социальной сети пренебрежительно мало как по отношению к общему населению, так и по отношению к участникам недавних бунтов.
Так вот, применительно к России ни у кого нет ответа на этот вопрос: как ваш имидж в сети влияет на вашу политическую популярность. То есть, если у кандидата много «лайков» на Facebook, значит ли это, что за него проголосуют?
Более того, в России есть специфические сложности во взаимодействии политики и интернета. Представьте, некий человек приходит к людям, которые организуют региональную кампанию на выборах в областное заксобрание и они говорят: слушайте, у вас же есть какой то бюджет, дайте нам 50 тысяч рублей и мы вам организуем пилотную кампанию в интернете. Нам самим это нужно для того, чтобы понять, сколько возможно привести таким способом избирателей. И получает ответ: 50 тысяч рублей мы вам, конечно, не дадим, потому что это не та сумма, с которой можно взять что-нибудь себе, а вот если у вас будет предложение на 500 тысяч, или, еще лучше, на 5 миллионов, тогда можно будет с вами работать, приходите. Поэтому получается, что интернет и политика сегодня находятся в сложных отношениях. Есть между ними какая-то мембрана, и мы пока не понимаем, как она работает.
Что касается имиджа политиков в интернете, то я думаю, что, по крайней мере, Дмитрий Анатольевич Медведев - это человек, у которого на самом деле, потрясающе хороший имидж в интернете. Другое дело, что он не слишком умеет им пользоваться. То есть, он клевый такой, у него аккаунт на Твитере. Кто-то может над ним иронизировать, но на самом деле целевой аудитории в интернете это нравится, что руководитель государства занимается тем же, что и они все. То есть, я сижу в социальных сетях, и он тоже. Я фотографиюи публикую фотографии в блоге, и президент тоже. Для российской молодежи из больших городов это очень круто.
Есть и менее удачные эксперименты. Недавно «Единая Россия» выпустила ролик со своим лидером, который все сочли предвыборным, хотя он им не являлся. Ролик был сделан очень плохо, то есть, это был разговор с целевой аудиторией совершено не на том языке, который они ждут. Путин пообещал всем все дать и никого не оставить без внимания. С интернетом разговаривают, как будто здесь сборище пенсионеров.
Как бы то ни было, политики сейчас постоянно думают, кого бы нанять для того, чтобы им сделали хороший имидж в интернете. Они уже понимают, что этим придется заняться, не понимая до конца, зачем. Что касается разных наших форм псевдооппозиции, потому что реальной оппозиции я в России не наблюдаю, то у этой оппозиции, собственно, тоже ничего особенно интересного в интернете нет. Они работают, аккумулируя недовольство людей властями. У них есть стандартный прием, когда людям по разным причинам не нравится власть, то они перекидывают эту энергию недовольства себе в сундук. Но в целом, что «Единая Россия», что какой-нибудь Борис Немцов, не очень хорошо работают в интернете.
Я.К.: Вы говорите, что журналистика и блогосфера дополняют друг друга, видимо, поэтому и сами ведете блог и работаете в официальных СМИ. Но если блог у вас один на протяжении довольно уже долгого времени, то редакции меняются по нескольку раз в год. С чем связано такое непостоянство?
К.М.: Сейчас работа вообще мыслится в формате «проекта». Никто уже не делает десятилетиями карьеру на одном месте, в одной организации или даже в одной сфере. Мне очень нравится делать новые вещи, создавать какую-то новую реальность. Редакцию «Мнения.ру», которой я руковожу сейчас, нужно было собирать с нуля, налаживать профессиональные отношения в коллективе, технический процесс публикации материалов, потом добиваться признания у читателей. Этот процесс далек от завершения, и он является прекрасным социальным опытом.
Блог, в свою очередь, не является проектом, он не требует переучреждения, скорее, это форма публичного существования. Он способен выполнять гораздо более широкий спектр задач - от информирования студентов о том, что происходит на свете, и до привлечения внимания потенциальных работодателей.
Но вообще здесь нет никакой сверхидеи, почему проекты регулярно меняются. Как правило, проекты создаются под конкретные задачи, и если задача перед проектом сформулирована адекватно, то над ней можно работать долго и интересно. Блог же просто не теряет актуальности, по крайней мере, все последние 6-7 лет, что я его пишу.
Кстати, не очень понятно, как относится к своему блогу. В принципе, можно относится к нему как к работе, и это по большому счету, правильное отношение. Очень часто туда не хочется писать, но ты понимаешь, если ты ничего не будешь писать, то время будет безвозвратно потеряно.
Ну и самое важное – я уже восемь лет преподаю в университете, и именно там даже формально мое основное место работы.
Я.К.: А преподавание не мешает развитию вашей креативности? Все-таки, на первый взгляд, скучная профессия.
К.М.: На самом деле, сейчас перед каждым преподавателем очень остро стоит вопрос, как быть креативным, я бы даже сказал, как стать прикольным. Идея проста, зачем преподавателю вообще читать лекции, если все тоже самое можно прочитать в учебнике или скачать из интернета? Тексты сейчас гораздо более доступны, чем раньше, к тому же существует настоящий рай для студентов – Википедия. Многие из них считают, что ее вообще достаточно на все случаи жизни. А еще вместо лекции можно посмотреть какой-нибудь обучающий фильм. Выходит, преподаватель должен быть таким изобретателем, человеком, который демонстрирует, что помимо тех слов которые он произносит в аудитории, он делает что-то еще. Это очень креативная задача, и более того, это как раз та точка, где идет формирование креативного класса.
Потому что вот мы сейчас с вами сидим в офисе и сюда постоянно приходят по разным причинам мои бывшие студенты, двое из которых работают здесь в штате, а остальные приходят в качестве стажеров. И они говорят: нам здесь прикольно, потому что есть задача, которую мы можем сами себе поставить и сами выполнить. Творчество для нас началось в университете.
Я.К.: А вы тоже учитесь у своих студентов?
К.М.: Я, конечно, на этот вопрос ответил бы положительно, хоть это и банально. По этому поводу есть шутка в одной книге. Когда конце 18 века преподавал Адам Смит, еще было модно полноценно готовится к занятиям, а не делать это как некоторые современные учителя: забегают в аудиторию, выкрикивая два-три «трудных» вопроса, а потом сидят сложа руки и смотрят на дебаты в аудитории. После чего резюмируют, что они многому научились у своих студентов.
Так вот, я, конечно, многому научился у своих студентов. Любое человеческое общение работает в обе стороны. В реальности любая коммуникация между людьми, даже просьба передать за проезд в общественном транспорте - это взаимное промывание мозгов, это манипуляция сознанием, и здесь тоже со студентами есть взаимное влияние. Я очень люблю вот эту часть своей деятельности, потому что в принципе это точка сборки моего социального опыта. Есть молодые люди, с которыми просто здорово побеседовать об умных и действительно важных вещах. Так что я думаю, что даже если бы мне в университете не платили, я бы все равно там работал. Это что-то большее, чем простая служба. Хотя, кстати говоря, Высшая школа экономики очень заботится о том, чтобы преподавателям платили адекватные деньги.
Университет - это такой колодец что ли, из которого можно вытаскивать новые идеи, рождающиеся из диалога, новые представления о том, как социальная реальность устроена, новых людей. И, конечно, потом про все это можно писать.
Я.К.: Вы иногда не очень лестно отзываетесь о своей стране и людях, живущих в ней, а иногда наоборот. Кирилл, скажите, вы считаете себя патриотом?
К.М.: Я думаю, что, у представителей условного креативного класса, живущих в разных странах, к сожалению или к счастью гораздо больше общего, чем у людей, которые в этой деятельности по каким-то причинам не участвуют и при этом являются соотечественниками. То есть, грубо говоря, между преподавателем философии в Стамбуле и преподавателем философии в Стокгольме, вероятно, гораздо больше общего по стилю жизни, по образу мышления, по эстетическим, политическим предпочтениям и так далее, чем между ими же и случайными соотечественниками.
Чем больше я думаю про патриотизм, тем больше я склоняюсь к стандартной идее о том, что на самом деле государство имеет свои собственные интересы, не всегда совпадающие с интересами своих граждан. Вот смотрите, мы говорим: наша редакция заинтересована, наш университет заинтересован. В этом же смысле мы говорим, что и государство тоже имеет свои интересы. Эти интересы сводятся к тому, чтобы увеличивать свою власть, могущество, проводить экспансию в политическом смысле, в территориальном смысле, в социальном, в экономическом, каком угодно. И я вот как-то не чувствую, что мои интересы совпадают с поддержанием внутри себя этой воли государства к экспансии.
Есть еще версия, что нужно различать государство и страну, но, на самом деле, мне кажется, можно показать, что само это различие тоже придумано государством. Более того, еще вот какой момент есть: мы все пережили ситуацию, когда государство было свернуто и развернуто заново, и если к этому моменту возвращаться, то мы понимаем, что это достаточно иллюзорный процесс. Когда Советский Союз закончился и началась Российская Федерация, то у меня никто не спрашивал, хочу ли я быть гражданином Российской Федерации, и поэтому я по личным ощущениям к Российской Федерации не имею отношения ни по факту рождения, ни по факту собственного выбора. Я поэтому шучу традиционно, что я чувствую себя гражданином Солнечной системы, и если бы кто-нибудь напал на нашу Солнечную систему, конечно можно было называть мои ощущения патриотическими чувствами.
Есть британский историк Эрик Хобсбаум, один из моих любимых авторов. И помимо того, что он историк, он еще и теоретик национализма, критик национального государства, патриотизма, и так далее. И вот он рассказывает, что он родился в Австрии и вырос там, по крайней мере, до отрочества. На уроках в школе его учили любить Австрийскую империю, рассказывали про императора Франца Иосифа, про то, что Австрия - это большое государство, находящееся в самом центре Европы, где живут разные народы, все в мире и согласии, под короной императора. Что у империи такая вот карта, герб такой то, и такой гимн. А потом, придя в школу в сентябре в 18-го года, ученики услышали – ребята, вы живете в маленькой австрийской республике, вот ее карта, вот ее герб, вот ее гимн, давайте все быстренько заново выучим и будем ее любить. Новое государство было маленькое, и австрийские немцы, люди довольно сосредоточенные, быстро скомпоновали все вновь появившиеся факты. А у нас даже после 91-92 года ничего подобного не происходило, никто не позаботился о том, чтобы школьникам объяснить, что происходит, хотя бы вот на таком дидактическом уровне.
Хобсбаум после этого сказал, что в общем-то его обманули, и когда требовали любви к империи, и когда он оказался в республике.
Я стараюсь критически относится в первую очередь к представителям креативного класса, и к себе, в том числе, тоже. И те процессы, которые происходят в России, я их все-таки не очень отделяю от себя. У меня когда-то была такая идея, что Россия - она чем привлекательна? – тем, что она представляет из себя пустое пространство. Здесь вообще ничего нет, нет социальных институтов, здесь нет даже государства в традиционном европейском смысле слова, как некой системы защиты прав индивидов и распределения общественных благ. А раз это так, значит, Россия, в принципе, представляет собой большой интерес. Поскольку это то место, которое можно сделать лучше, да и самого себя сделать лучше. Здесь есть за что бороться.
Я.К.: А вам бы хотелось поучаствовать в этом процессе заполнения пустого пространства?
К.М.: Я стараюсь в этом участвовать сейчас. Скажем, есть такой мощный тренд в прессе, когда все обсуждают, как уехать из России. На том же livejournal.ru есть серия публикаций под лозунгом «почему я уехал из России». Откуда берутся эти идеи? Мне, скажем, ясно, что есть спектр возможных решений, если тебе не нравится твоя жизнь. Да, можно уехать, но не факт, что там будет лучше. А можно сделать лучше там, где ты живешь. Еще можно сказать «это не мои проблемы» и жить в свое удовольствие, но это будет скучно, скорее всего.
Я.К.: В сегодняшнюю относительно стабильную и спокойную эпоху журналисты перестали быть революционерами. Скорее, они превратились в функционеров в большинстве своем. Как вы считаете, сильно страдает от этого имидж профессии?
К.М.: Мне кажется, главный миф современной цивилизации заключается в том, что человек в публичных своих функциях постоянно лжет и играет различные роли. То есть он приходит на работу, для того чтобы отбыть роль, он выходит в люди, для того чтобы надеть какую-то маску, а истинное лицо свое он приобретает в своей приватной жизни, то есть, когда он запирается в одиночестве за дверью, либо остается с какими-то своими очень близкими людьми. Тогда он настоящий в этот краткий миг. Но мне кажется, что это чисто мифологическая структура, то есть, нельзя ничего обрести на пути этого приватного уединения. И единственное, за что стоит бороться в политическом смысле слова, это собственно публичное пространство. То есть, мы должны понимать, что когда космонавт летит в космос, он должен делать это всерьез. Когда преподаватель преподает - он тоже должен это делать всерьез, понимая, что кроме этого больше ничего в жизни нет, кроме тех публичных функций, которые человек может достойно выполнить. Потому что никуда не спрячешься от той пустоты, которая при изъятии этих функций образуется в жизни. Назовем это словом республика. Республика в изначальном смысле этого слова, как общее дело или общее благо.
Относительно имиджа журналистики как профессии, я не совсем согласен, что сейчас что-то радикально изменилось по сравнению с тем, что было раньше. Я думаю что имидж профессии был испорчен давным-давно. В нашем российском случае, конечно, нам помешала вся история XX века. Кого мы можем из великих советских журналистов назвать, про кого действительно могли бы сказать, что они несли знамя профессии с гордостью? Единственная точка отсчета здесь - это Великая Отечественная война, и то там очень немногие люди вроде Константина Симонова или Ильи Эренбурга поднимали журналистику на тот уровень, на котором она вообще может существовать. Потом все журналисты десятилетия за десятилетиями превращались в обслуживающий персонал, чем они конечно не должны быть.
Я бы всем рекомендовал читать разного рода книжки по истории настоящей американской журналистики, где есть действительно журналисты-борцы, журналисты-герои, журналисты-революционеры, которые привлекают к себе внимание публики, которые пользуются высокой репутацией. У нас такие тоже хорошие журналисты есть, но их гораздо меньше, и они все-таки гораздо более пассивны. У нас общество довольно примитивное, и у нас журналистика примитивная, и это такой вопрос по эволюции, то есть усложнение общества приведет к усложнению журналистики и наоборот.
Я.К.: А когда по-вашему общество достаточно для этого усложнится?
К.М.: То что в последние пять лет произошло – это, конечно, было усложнением. Глупо было бы делать прогнозы, я не футуролог, но демон-интернет выпущен на свободу, и хотя многие склоны преувеличивать его значение, да и мне это тоже иногда свойственно, но мне кажется, что такая слабо регулируемая подвижная свободная среда сделает свое дело. И из всего мусора, который там есть, останутся все-таки на поверхности отдельные вещи, которые имеют значение.
Вот смотрите, в интернете нельзя быть начальником, нельзя быть самым главным. То есть, как только ты претендуешь на это, как вот Никита Сергеевич Михалков, например, претендует, то сразу получаешь свое ведро помоев. Логика очень простая, даже если ты президент, у тебя все равно только 140 символов в Твиттере.
И такая подвижная, открытая среда, она будучи выпущена на свободное плавание, должна куда то вывести. Вот если бы интернета не было, я не знаю, наверное, было бы все-таки тяжелее журналистам. Они бы не видели свое отражение в этом зеркале, и не знали бы, как они выглядят.
Я.К.: А на остальных креативных профессиях эпоха как-то отразилась? Меньше ли стало тем для творчества у музыкантов, художников? Стало ли современное искусство более приземленным?
К.М.: Я не согласен с тем что у нас стабильная эпоха, я наоборот вижу что эпоха крайне хрупкая, а стабильность - это скорее такая мантра, которая использовалась несколько лет более или менее удачно, но в любой момент сегодня-завтра может потерять любой смысл. В обществе российском есть очень много вещей, против которых можно бороться, в том числе художественными формами. Достаточно вспомнить историю с музыкальным критиком Троицким, который сумел получить четыре иска одновременно и уголовное дело, после чего в поддержку него пытались собраться музыканты в каком-то клубе, и этот клуб закрыла пожарная инспекция. Поводов для бунта, для протеста бесконечное множество.
Мне, например, не ясно, на какую роль религия претендует в современном обществе. Потому что когда религиозные деятели начинают говорить, например, что в обществе надо вести дресс-код, я не очень понимаю что является основанием для вынесения такого суждения. Почему-то они считают, что они вправе делать определенные заявления. То есть они же не видят себя этакими городскими сумасшедшими, которые бегают по улицам, размахивают руками, и их никто не слушает, нет, они считают, что у них есть аудитория, и эта аудитория живет и за пределами церковной ограды. Если их публичные заявления имеют значение, тогда нам, наверное, надо менять конституцию и вписать в нее, что у нас православное государство.
А потом художник может обсуждать все, чем сегодня люди живут. Я как-то пытался себе представить хорошую жизнь с точки зрения среднего российского гражданина. Пришел к выводу, что в глазах значительной части взрослого мужского населения России хорошая жизнь выглядит как сауна, то есть, то место, где ты освобождаешься от своих одежд, от повседневных забот. Где холодное пиво, остальные телесные радости, где общаешься с друзьями, а лучше сказать с собутыльниками, вот, собственно, и все.
Я.К.: А как же стереотипный набор: дом-семья-работа-дача?
К.М.: Дом, семья, работа - это требует каких-то усилий, а сауна – это маленький рай. Вы знаете, что сейчас главный такой тренд для всех авторов женских колонок, не связанных с политикой, это гибель настоящего мужчины. То есть мужчина уже гибнет, он не хочет ни дачи, ни машины, ничего он не хочет, он хочет чтобы его оставили в покое. Никому не понятно, как российская семья устроена. Раньше политики обращались в своих речах к отцам семейства, а сейчас, может быть, нужно уже к матерям обращаться. Потому что они точка в сборке социальных реальности, эти женщины, которые одновременно дома что-то там делают, и карьеру делают, и детей воспитывают, и мужей своих тоже воспитывают.
Словом, я не вижу никакой стабильности, потому что во всех сферах жизни происходят какие-то изменения. Если про политику говорить, может там и есть стабильность. Но вот в Советском союзе, проведу такую банальную параллель, в Советском союзе была стабильность и вдруг внезапно кончилась.
Я.К.: Те процессы, которые происходят в обществе, и которые вы описывали, значат ли они, что общество деградирует, упрощается?
К.М.: Заявление о том, что общество деградирует - это тоже очередной миф, по примеру того, что раньше и трава была зеленее, и небо голубее, и девушки красивее… Я не думаю, что общество деградирует, просто оно плохо развивается, медленно, не в ту сторону. Если проводить параллели с другими странами, то я давно подозреваю, что российское общество очень похоже на Нигерию.
У нас до сих пор есть какая-то убежденность, что у нас присутствует некий суперуникальный социальный климат, и нигде такого нет, но на самом деле, такой же климат существует в любой стране третьего мира, в стране, грубо скажем, без истории. А наша история уже несколько раз настолько сильно меняла свои векторы за последние 100 лет, что, в общем-то, от нее ничего не осталось. Сходства у России есть со многими молодыми странами, находящимися в постколониальном состоянии. Если для Нигерией в виде колонистов выступали европейцы, то мы сами, собственно, себя и колонизировали.
В Нигерии тоже есть столица, где живут хипстеры. Нигерийцы из Лагоса тоже любят машины красивые, одежду, ноутбуки компании Apple. Процессы в государстве тоже схожи.
Российская экономика - почему у нас она не развивается? Потому что почти полностью отсутствует трудовая миграция в стране, то есть, нет такой культуры. Я сейчас не про приезжих из Средней Азии, а про внутрироссийскую культуру говорю. О том, что я, допустим, продал квартиру, погрузил вещи в контейнер и поехал на новое место работать, потому что там лучше и больше платят. На это способны только отдельные люди, но массового такого движения, массовой трудовой миграции нет. Это значит, что если вы завтра где-нибудь откроете ультрасовременный завод, то вы туда никогда не наберете достаточно кадров. А причина проста. Значительная часть населения России до сих пор живет натуральным хозяйством под названием дача. Дача - она не очень ликвидная, то есть ты вложил гораздо больше сил в нее, чем получишь денег. И ты вот сидишь, у тебя там огород, и ты в таком состоянии крестьянина находишься, да и в городе у тебя есть еще какая-то работа.
Вообще у нас есть очень много таких эксепционалистов, верящих в нашу исключительность, у нас есть версия, что Россия какая-то удивительная дыра. А на самом деле, дыра просто обычная. Изучайте историю Латинской Америки и историю Африки, там очень много параллелей с нами. Все эти страны, их состояние очень на наше похоже. Единственное фундаментальное различие - это 20 век, безумная российская попытка построения другого общества. А так разницы нет, то есть, и там та же коррупция, те же формы политического представительства. В Нигерии, например, есть преемники у правителей и есть тандем.
Мне как-то в руки попалась книжка, изданная в Оксфорде, путеводитель по африканской философии. И там африканские философы описывали африканского негра как высокодуховного человека, которому чужды материальные ценности Запада, которые выше этих ценностей, который силен своим коллективизмом и соборностью. И это просто вся наша русская философия, абсолютно она.
Это очень полезно - проводить несложные процедуры сравнения себя с кем-то еще, по крайней мере, мы узнаем, что мы в мире не одиноки.
