Машинка и Велик

Автор сам выбрал свою судьбу. Знал, на что шел, вовлекая просвещенную публику в окололитературную игру. И диалектически получил обе стороны медали: каждый его текст теперь будет отслеживаться искушенными оценщиками, но одновременно самому этому тексту суждено оставаться в тени собственного контекста. Суждения в большинстве своем будут полярными и заведомо ангажированными, поверхностными и не по существу.

Реакцию на новый роман уже можно систематизировать. Те, кому понравилось, - а среди них тончайший Шиш Брянский - говорят о масштабе авторского видения, космокомизме и историософском пафосе дубовицкой дистопии. Те, кто не разглядел этих достоинств, включая коммерсантовскую Анну Наринскую и кольтовского Мартына Ганина, жалуются на вялый сюжет, нестройную композицию, стилевую избыточность и неактуальную постмодерновую вторичность. Иными словами, хвалят за величие замысла, ругают за нескладную форму. За иронические фишки, в изобилии рассыпанные по всему тексту, хвалят и ругают одновременно. И можно было бы присоединиться к тем, для кого ценность месседжа превалирует над формальными сбоями, если бы не одно но. Недовольные зоилы думают, что имеют дело с прозой, и оценивают соответствующим образом. Но они имеют дело не с прозой в чистом виде. Перед нами - то, что можно назвать прозой поэта. А это - совершенно другой вид словесности, работающий по иным лекалам и в иной авторской стратегии, близкой к поэтической.

Ключевое различие совсем простое: единица измерения прозы прозаика - всё произведение, прозы поэта - одна законченная фраза. Прозаик видит замысел своего произведения целиком, поэт-прозаик - в лучшем случае видит конец абзаца и не знает, как далеко заведет его муза плача. Главная формальная категория прозаика - композиция, поэта-прозаика - стиль. Объект прозы - жизнь, объект прозы поэта - язык. Прозаик подчиняет себе язык, делает его своим инструментом, поэт-прозаик подчиняется речи. Прозаик лепит типические образы, поэт-прозаик - атипичные мыслеобразы. В прозе поэта работает скорее слух, чем зрение. Развитие определяется в большей степени ритмом и звуком, нежели формальной логикой высказывания. Выразительность доминирует над описательностью. Речь прозаика просчитана и соразмерна, поэт-прозаик же вынужден догонять постоянно убегающую звучащую мысль. Логосу свойственно ускорение, и порой автор не поспевает за ним.

Разумеется, прозу Натана Дубовицкого нельзя назвать образцовым нормативным письмом. Это далеко не гладкопись. Но ровно по причине постоянного эксперимента над словом, насилия над ним, садомазохистских опытов. И читателю может быть некомфортно - особенно если он ждет от текста привычных удовольствий. И, конечно, прозаики-поэты - скажем, Платонов, Бабель, Хлебников - это, в общем-то, кино не для всех. Их надо читать медленно и следить не за сюжетом фабулы, а за сюжетом, разворачивающимся внутри каждой фразы. То есть как поэзию.

Натан Дубовицкий, «Машинка и Велик (gagа sаga)», М.: Русский пионер, 2012 — 220 с.