Spartak Moscow: A History of the People’s Team in the Workers’ State
О том, как Лаврентий Берия вынужден был считаться с миллионами фанатов, обычных советских людей.
Однажды ночью 1942 года Николай Старостин, основатель футбольного клуба «Спартак» (Москва), проснулся от того, что ему в лицо светили лампой, а в голову нацелились два пистолета. Несколько лет он ждал того, что его арестуют. Лаврентий Берия, глава сталинской секретной полиции и директор футбольного клуба «Динамо» (Москва), не любил Старостина. Его отвезли на Лубянку, где долго допрашивали. В числе прочего его обвинили в том, что он вступил в сговор с германским посольством с целью убийства Сталина и создания фашистского государства. В конце концов, он и его трое братьев признались в воровстве, мошенничестве и подкупе. Им дали «всего» десять лет в Сибири — такой мягкий приговор приравнивался чуть ли не помилованию. «В общем, будущее казалось не таким уж и мрачным», — записал Старостин в мемуарах. Он знал, почему ему так повезло. Старостины олицетворяли собой «Спартак», и Берия вынужден был считаться с миллионами фанатов, обычных советских людей.
Старостин и созданный им клуб на многие годы пережили СССР. Сам он умер в 1996 году в возрасте 98 лет, причем до самой смерти управлял клубом. «Спартак» был не только самой популярной командой в Советском Союзе, но и, возможно, самой популярной полуавтономной организацией в государстве — «народной командой», как ее называет Роберт Эдельман в своей весьма информативной и зачастую забавной микроистории. Отчасти благодаря заключению Cтаростина «Спартак» приобрел ауру независимости, которая сохраняется и по сей день. Для многих поддержать этот клуб — значило в каком-то смысле высказать свое «нет» всему Советскому Союзу. Эдельман использует клуб как «кусочек истории, нужный, чтобы ответить на серьезный вопрос: что обычные советские люди думали о той системе, в которой они жили?»
Историю Старостиных Эдельман отделяет от многочисленных недостоверных воспоминаний Николая и его богемного брата Андрея. Вместе их было четверо братьев, сыновей успешного лесника, который переселился в Москву к 1900 г. Как и многие другие мальчики в российских городах того времени, братья Старостины влюбились в футбол, недавно завезенный из Британии. В одном из своих воспоминаний Андрей рассказывает о том, как он, когда ему было десять лет, ехал на трамвае на матч через пьяную и разгульную предреволюционную Москву, держа монету в десять копеек, на которые собирался купить билет, во рту, но потом проглотил ее. Николай был великолепным футболистом, а впоследствии капитаном советской сборной. Но еще он был отличным оратором, предпринимателем и просто крепким мужиком. В 1975 году, когда зашел разговор о том, чтобы сделать руководителем «Спартака» Андрея, Николай выступил против: «Андрей — драматург. Он пьет, ходит на скачки и к цыганам. Я же поклоняюсь только одному богу — футболу».
Вскоре после большевистской революции Николай с несколькими друзьями создали футбольный клуб на Красной Пресне, промышленном пригороде Москвы. В 1935 году благодаря поддержке некоторых влиятельных советских чиновников, которых он обхаживал на охоте, он превратил клуб в нечто большее и назвал его «Спартаком». Как отмечает Эдельман, Николай мог бегло «говорить по-большевистски». Возвращаясь в 1937 году из поездки в Париж, он заявил: «Все прославляют страну Советов. Все славят великого Сталина». Один из почитателей Старостина вспоминает, как «он в конце
В
Однако «Спартак» всегда противостоял «Динамо». С
Матч «Спартак» — «Динамо», который мог собрать до 100 тысяч человек, становился публичной сценой, на которой страна могла отыграть свои внутренние противоречия и снять напряжение. Игры между «Рейнджерс» и «Селтиком» или «Барселоной» и мадридским «Реалом» выполняли примерно ту же функцию. Но толпа фанатов редко превращается в политическое движение, поскольку обычно она рассеивается сразу после завершения матча, однако в некоторых советских республиках ближе к 1990 году такие толпы после игры иногда проходили маршами по улицам городов, скандируя националистские лозунги.
Хотя футбол был повсеместно разоблачен в качестве развлечения, поддерживаемого государством, дабы держать народ в повиновении, в СССР он всегда действовал властям на нервы. «Чиновники от спорта и идеологи партии постоянно жаловались на плохое поведение фанатов, игроков, руководителей команды, журналистов и даже судей», — пишет Эдельман. Государство отдавало предпочтение олимпийским видам спорта, которые транслировали идеологию дисциплинированного тела и не могли порождать пьяные и неподконтрольные мужские компании. Но больше всего спортивных фанатов было у футбола. Футбольная площадка была единственным публичным местом, где вы могли скандировать все что угодно. Все остальные советские начальники не могли подвергаться критике, но в субботний вечер любой фанат мог соединиться с тысячам других фанатов в крике «Судью на мыло!».
Старостины были героями, но не теми героями, которых создало государство. Это неизбежно вызывало раздражение, особенно у Берии, бывшего в молодости неплохим футболистом. В 1939 году, после того как «Спартак» выиграл финал чемпионата, Берия устроил переигровку полуфинала с дружественным ему грузинским «Динамо» (Тбилиси), обосновав этот ход спорным судейским решением. Но «Спартак» снова выиграл у Тбилиси. «Я знал, что мне предстоит долгая поездка» — скажет Николай позже.
В 1943 году Старостины признались в том, что они давали взятки едой и алкоголем, чтобы их и других членов «Спартака» не забрали в армию, а также в махинациях на черном рынке. Как отмечает Эдельман, эти признания вполне похожи на правду. В ГУЛАГе Старостины оказались в более выгодном положении, чем многие другие, и Николая быстро назначили тренером лагерной команды. Все четверо братьев выжили в не самых плохих условиях, а обращались с ними как с настоящими знаменитостями. «Даже закоренелые рецидивисты сидели тихо, как мыши, и слушали мои футбольные байки», — писал Николай. Что касается начальников лагеря, «их неограниченная власть над людьми не шла ни в какое сравнение с властью футбола».
Однажды ночью 1948 года Николай спал в дальневосточном лагере, когда какой-то начальник стал трясти его за плечо с криками «Сталин на проводе!». Это был не Сталин-старший, который не интересовался футболом, а его сын Василий, пьяница, руководивший футбольный командой ВВС. Он захотел, чтобы Старостин тренировал его команду. Николай вылетел в Москву, где его посетил Берия и дал ему 24 часа на то, чтобы покинуть город. По словам Старостина, Василий настоял на том, чтобы они со Старостиным делили в целях безопасности одну кровать. Перед сном он предусмотрительно клал под подушку заряженный револьвер. Как и многие другие моменты воспоминаний Старостина, эта история производит впечатление, однако позже вдова Василия вполне разумно задала вопрос: «А где же в таком случае я должна была быть?» Братьев освободили где-то в 1954 году, после ареста Берии. Они вернулись в свои старые квартиры и были вновь приняты в Коммунистическую партию.
После смерти Сталина государство постепенно перестало заниматься микроменеджментом футбола, и «Спартак» вошел в советский истеблишмент в качестве приемного ребенка московского горкома КПСС. В описании Эдельманом более поздних лет академическая история советской популярной культуры перемешана — и не всегда равномерно — с фанатским дневником побед «Спартака». Однако история движения Николая Старостина сквозь толщу советской и постсоветской жизни не может оставить читателя безучастным. В хрущевские и брежневские годы он доставал машины, квартиры и детские путевки для своих игроков. Потом, в эпоху гласности, он довел до совершенства почтенный аутсайдерский имидж клуба при помощи собственных мемуаров, переполненных мифами. В 1989 году, чувствуя, к чему все идет, он призвал игроков выбрать собственного тренера, хотя повлиял на выборы. В условиях отсутствия государственной поддержки он помог «Спартаку» превратиться в абсолютно профессиональный клуб, который зарабатывал собственные деньги.
К этому времени футбол в Восточной Европе потерял свое значение. Непредвиденным последствием падения коммунизма стало падение посещаемости футбольных матчей. В 1989 году, в последний год власти Чаушеску, средняя посещаемость на матчах румынского первого дивизиона составляла, по официальным данным, 17 тысяч человек, то есть примерно столько же, сколько в английском первом дивизионе в тот же период. В последний же сезон средняя посещаемость составила 4700 человек. Число российских болельщиков тоже упало. В Москве были времена, когда на матчи можно было зайти прямо с улицы, вообще ничего не заплатив. Теперь на матчи премьер-лиги тут приходит около 12700 человек — цифра, скорее, печальная. Второй английский дивизион теперь популярнее любой лиги Восточной Европы.
Дело не в том, что в Восточной Европе люди нашли себе другие развлечения. Скорее, футбол потерял большую часть того значения, которое у него было при коммунизме. В сегодняшней России игра «Спартак» — «Динамо» — это просто столкновение соперничающих олигархов и их игрушек, большая часть которых — второразрядные иностранные игроки, которые могли бы играть, например, за «Болтон». Игра потеряла свое политические значение, а с ним — и притягательность. В российском футболе изменилось почти все, и только коррупция и договорные игры сохранились как ни в чем не бывало, словно бы они — природное явление. Посещаемость «Спартака» за последний сезон составила около 22000 человек, примерно столько же, сколько у «Лестера», то есть менее 40% от количества болельщиков в 1940 г., когда на «Спартак» приходило больше народа, чем на любой клуб в Англии. Не все фанаты забыли эти годы. «Когда игры складывались особенно неудачно», — пишет Эдельман о постсоветских временах, — «фанаты развернули большой транспарант с портретом Николая Старостина, на котором было написано: „Он все видит“».
Spartak Moscow: A History of the People’s Team in the Workers’ State by Robert Edelman
Подготовлено при поддержке проекта "Книжный клуб Liberty".
По материалам "LRB".