Сама жизнь
"Странные сближения" из жизни одного из ярчайших феноменов художественной культуры России в XX веке - Натальи Трауберг.
Недавно ушедшая из жизни выдающаяся переводчица Наталья Трауберг была,
конечно, целой эпохой в отечественной культуре. Даже для людей далеких
от литературы - вот для меня, например, - это имя имело вполне
конкретное значение, выстраивало вполне конкретный ассоциативный ряд.
Подводить черту под жизнью человека в нашей культуре принято при помощи
мемуаров. Мемуары - это личная история, работа над реконструкцией
которой начинается обычно тогда, когда автор больше не чувствует в себе
сил заниматься самой историей. Трауберг была не из их числа. Она не
писала мемуаров. И статьи, которые были собраны под одной обложкой еще
при жизни Натальи Леонидовны, в действительности о другом. Это, - пишет
Трауберг, - истории о том, что Пушкин называл "странными сближениями".
В них автор, по ее собственному признанию, не столько делится
воспоминаниями, сколько утешает читателя, напоминая ему о том, что мы
не одни, и не в бессмысленном мире. Здорово, конечно, если так.
Трауберг ведь можно верить? Кому как не ей.
Вот автор рассказывает о своем детстве. Ну что, значит, рассказывает?
Скорее рефлексирует о связи времен, немного оттуда, где Ходосевич
познакомил ее родителей, немного из модного в 60-ые доктора Спока,
которого - и сейчас часто встретишь на столе молодых родителей. "Не
знаю, - пишет Трауберг, - что с детьми делать и как их воспитывать. Для
этого нужна мудрость, которая достигается разве что в старости, да и то
без гарантий. Вот я - и не знаю до сих пор". Психологи бросились
спасать детей от тирании там, где их и так залюбили до смерти; а там,
где есть тирания - туда психолог и не сунется. И как обычно, тех, кто
слабее никто не защищает. Вот мудрость, константа десятилетий.
Трауберг было пятнадцать, когда она взяла и на свою голову прочитала
стихи. Начался ее роман с филологией, до тридцати лет - неразделенный.
Трауберг литературу любила, а последняя была к ней холодна. И как пишет
Наталья Леонидовна, ничего она в юности не понимала, хотя и читала
много, и многое запоминала. Работала, так сказать, впрок. Навык
полезный, потом может прорвать. И Трауберг - прорвало. Но еще прежде
случился в ее жизни русский серебряный век, а потом и английский канон,
Йейтс "о яблоках луны и солнца", Элиот. Под всеми парами, конечно, тут
же стояла и русская классика. Об этом и говорить нечего.
В 1949 году Трауберг читает Честертона и вдруг натыкается у него на
цитату из Диккенса. Где о том, что для устранения неравенства между
классами, довольно будет того, чтобы детей не удаляли с кухни, где они
могли бы общаться с "простыми людьми". У Трауберг вроде бы не сходится:
она от народа на дистанции и сама про себя знает, что высоколобый
(high-brow), а в то же время с кухни ее никто прежде не удалял, и няня
у нее была орловская крестьянка. А няня в русской культуре - сами
знаете. Я думаю, тут у Диккенса не сошлось все же, а не у Натальи
Леонидовны. Механизм этот ходит чуть сложнее.
Трауберг уже, понятное дело, в новейшие времена попросили написать
рецензию на "Дозоры", т.е. на те самые кинофильмы, ставшие
масскультурным явлением. Трауберг была польщена. "Значит, - пишет она,
- можно подумать, что у меня есть силы, время и смирение смотреть то,
что смотрят обычные люди, честертоновский шарманочный люд". Честно
взялась за работу, но не пошло. Зато родилась реплика: до чего ж мы
нетерпеливые подростки, вынь да положь нам победу.
Книгу Трауберг я куплю, хотя и тема, и период, и персоналии совсем уж
"не мои". Но мимо столь рафинированного интеллекта, обогащенного живой
эмоцией, проходить было бы просто глупо.
Книга предоставлена магазином "Фаланстер".