Статья
3142 7 марта 2016 14:58

Победа 2.0

В этом году 8 марта начали справлять четвертого. Понятно, что это произошло из-за «длинных выходных», но и позже тема не ушла: люди печатали поздравления, анонсы активностей, которым они будут предаваться восьмого, составлялись разного рода политические диспозиции. Звучали даже какие-то манифесты. Праздник очевидным образом политизировался и вышел на первый план.

И это хорошо.

Одним из приоритетных идеологических проектов, возникших после распада СССР, был проект по деполитизации общенародных праздников. Цель была благая: людям нужны объединяющие события, каковыми всегда, во все времена, служили праздничные даты; однако в силу острого раскола, связанного с советским их содержательным идеологическим наполнением, отмечать их «так, как есть», сделалось (за двумя исключениями) невозможно. Поэтому были придуманы всевозможные «дни народного единства» и, с кое-какой поспешной заменой символики, а иногда и без нее, предложены обществу в качестве паллиативов.

Сработало это предсказуемо плохо: при отсутствии объединяющей идеологии странно было бы ожидать, что станут работать отдельные идеологические инструменты. Однако здесь случились два примечательных исключения: 23 февраля и 8 марта – две даты, которые, при всех дискуссиях, регулярно по их поводу возникающих, остались праздничными днями с примерно сходным наполнением – в первом случае поздравления принимают «настоящие мужчины», во втором – «настоящие (они же «милые») женщины».

То есть, разъединенный почти по всем остальным пунктам народ тут вдруг проявляет трогательное идеологическое единодушие и даже говорит, что не нужно искать идеологию вовсе (а это всегда является первейшим маркером ее наличия).

Партикуляризация быта, произошедшая в 90-е, подразумевала негласный договор о том, что государство не лезет в частную жизнь уставших от всепроникающей идеологии граждан. Спустя двадцать лет предсказуемым образом выяснилось, что быт – это все-таки политическое: предпринятые в последние несколько лет попытки органов власти отрегулировать сферы морали, прикрываясь заботой о нравственном развитии детей, возникли именно от осознания этого факта. Тем не менее, нынешнее содержание праздника 8 марта мы наследуем из 90-х, из того времени, из той утопии, когда казалось, что сферы частного и публичного в нашем государстве возможно разделить.

Таким образом, официальная идеология одной рукой отнимает все те оставшиеся небольшие завоевания утопии 90-х, с другой же – старательно поддерживает некоторое число тогдашних мифов, и, в частности, миф о том, что 8 марта – это деполитизированный праздник «милых женщин». Так возникает оппозиция «23 февраля – 8 марта», наглядно и в полном соответствии с господствующей нормой маркирующая то, что наше общество, помимо прочих делений, поделено еще и на мужчин с женщинами.

Идея данной маркировки – вещь довольно странная, с учетом того, что подобное деление признано в нашем консенсусе «естественным» то есть таким, которое не требует каких-то дополнительных ритуальных легитимаций: однако же, как выясняется, эти легитимации остаются необходимыми.

Почему они необходимы, на самом деле понятно: в ситуации вакуума привычных идеологий, где никакие деления не являются операциональными и где понятия «левое», «правое», «советское», «антисоветское», «капиталистическое», «антикапиталистическое» постоянно теряют смысл и меняются местами, людям хочется сохранить хоть какой-то инструмент различения, хоть какой-то способ избежать тотальности настоящего, хоть какую-то возможность диалектики, хоть какую-то идентичность, способную укоренить их в мире подвергающихся постоянной инфляции категорий.

Беда в том, что они делают это с помощью негодных средств.

Оk, 8 марта – женский праздник; но что это значит? Это значит, что «женщина» превращается в социальную функцию; то есть, социальной функцией становится то, что человек не выбирает и что не является ни его заслугой, ни его виной; то, что не составляет его содержания, то, что навязано ему. В этом смысле вроде бы симметричный праздник 23 февраля на деле вовсе не симметричен: там день защитника отечества, здесь – день того, кому в момент зачатия досталась X-хромосома; и то, кстати, что под «защитником отечества» в социуме неизбежно понимается мужчина, только увеличивает данную асимметрию, так как здесь речь уже идет о том, что описывается словом entitlement, – то есть, о праве на социальную реализацию, предоставленном фактом рождения. Родившийся мужчиной вырастает в защитника отечества; рожденная женщиной остается женщиной, и за это мы ее поздравляем 8 числа.

Этот праздник еще имел бы какой-то иронический смысл, если бы мы мыслили категории «мужчины» и «женщины» в конструктивистской парадигме и превозносили бы мужчин и женщин за то, что что они своими перформативными усилиями сделали из себя мужчин и женщин; но дело, разумеется, обстоит прямо противоположным образом.

Дискуссии о гендере и его нормативности (в тех редких местах, где они у нас ведутся) в последнее время обрели какую-то исключительную нервозность: нарваться здесь на ворох оскорблений с разного рода сексуальным подтекстами, а также на обвинения в левизне, либерастии, толерастии и развале страны – проще простого. Комментаторы, оперирующие этими обвинениями, имеют очень смутное представление о собственно гендере и его нормативности, их задевает сам постановка проблемы, то есть, утверждение о том, что мужчинами и женщинами в социальном смысле не рождаются, а становятся. Подобная горячность с трудом объяснима изнутри самой дискуссии; очевидно, что бесить людей начинает нечто, этим дискуссиям предшествующее: и это нечто представляет собой покушение на отношения власти и подчинения, которые регулируются традиционным представлением о гендерных ролях, находящем свою легитимацию, разумеется, в эссенциалистской доксе о том, что женщинами и мужчинами рождаются.

Таким образом, праздник 8 марта становится как бы еще одним днем победы, победы на поле гендера, когда понятие «мужчины» и «женщины» наполняется предметным, освященным государственными институциями смыслом: женщина – эта та, которая милая и принимает цветы, мужчина – это тот, который настоящий и цветы эти дарит; при том и те, и другие поступают подобным образом в силу того, что им это «от рождения предназначено».

Действительный залог мужского действия хорошо маркирует тут носителя силы: делать подарки за факт самого существования кого-либо, то есть, редуцируя, – просто за то, что кто-то попался тебе на глаза (а именно это и происходит на «женский день»), – прерогатива сугубо властная, что хорошо отражено в рассказах о лишенных логики царских милостях. Не будем тут забывать и о непрактичности самих подарков – мужчинам на 23 февраля цветы дарят существенно реже, обходясь носками и одеколонами; мужчина – существо полезное и должен быть одариваем полезным, а вот женщина – она же вся состоит из «красоты» и «тайны», то есть из вещей непрактичных, к которым лучшей рифмой становятся непрактичные красивые цветы.

Та горячность, с которой народ отстаивает «традиционное» содержание обсуждаемого праздника, теперь делается вполне объяснимой: покушающиеся на это содержание покушаются не просто на какие-то «роли» – они покушаются на целый этиологический миф, который всегда, во всех странах, лежит в основании празднования дня какой-либо победы.

В связи с вышесказанным очевидным, что именно произошло в 90-е годы с праздником и отчего это произошедшее так дорого ныне даже тем, кто без содрогания саму фразу «90-е годы» произнести не может.

Деполитизация 8 марта в 90-е годы (при отсутствии симметричной деполитизации праздника 23 февраля) была одним из первых проявлений идеологии, обусловившей нынешний «консервативный поворот»: женщина была лишена своей единственной символической репрезентации в качестве равноправного социально активного участника общества, каковую репрезентацию ей худо-бедно предоставлял советский праздник с его ритуальными ссылками на Клару Цеткин и Розу Люксембург, и низведена до уровеня красивой непрактичной вещи, которой может пользоваться мужчина – как это всегда и происходит в буржуазном обществе, нацеленном на удержание «власти немногих» (за наглядной иллюстрацией данного процесса любой может обратиться к книге Бетти Фридан The Feminine Mystique).

Строго говоря, много раз повторенное выше слово «деполитизация» стоит писать в кавычках – просто потому, что на деле это была никакая не деполитизация, а банальная реполитизация праздника через придание ему спектра иных, но от этого не менее политических значений.

Очевидно также, что требования «не усложнять», не искать социальных смыслов, а просто «предоставить в этот день женщине быть женщиной, а мужчине – мужчиной», – это, конечно, требования политические.

Человек, у которого есть какие-то проблемы или какие-то претензии к существующему порядку вещей, едва ли откажется от лишнего повода эти проблемы и претензии озвучить; человек, которого все устраивает и который при этом не чувствует угрозы текущему порядку вещей, вряд ли будет остро реагировать на темы, которые его не касаются. Требования «не политизировать» 8 марта звучат от людей, которых текущая идеологическая интерпретация этого события устраивает и которым бы очень не хотелось, чтобы она менялась: то есть, от того идеологического большинства, которое на своих плечах и вполне сознательно держит текущий status quo.

Люди же, поддерживающие существующий порядок вещей, получают прямую выгоду от фильтрации критического контекста отстаиваемых ими явлений: чем больше шум вокруг status quo, тем выше риск, что на свет покажутся шулерские манипуляции тех, кто его охраняет. Гегемония всегда маскируется под нечто настолько естественное, что говорить об этом как бы и не имеет смысла: не обсуждаем же мы, что вода мокрая.

Именно по этой причине факт того, что праздник 8 марта начинает снова обсуждаться, что вокруг него формируется шум, что сторонники его традиционного наполнения начинают прилагать усилия к тому, чтобы отстоять в публичном пространстве свою трактовку, и тем привлекают к нему лишнее внимание, – это хорошо.

Когда отзвучат всесюсюкающие поздравления, когда будут произнесены все ритуальные фразы про «милых женщин», когда сторонники текущего порядка вещей разойдутся по домам, довольные, что все опять прошло так, как им хотелось, – останется факт дискуссии, останется осознание проблематичности нынешнего содержания праздника. Останется соображение проблематичности поздравления «милых женщин» просто за то, что они женщины. Еще пару лет ощущения данной проблематичности – и придется все-таки вспомнить, ради чего создавался этот день: а создавался он не столько для того, чтобы поздравлять, сколько затем, чтобы напомнить, насколько трудно быть женщиной в нашей современной, далекой от совершенства социальной реальности. И то, что от момента его создания прошло уже больше ста лет, – не слишком много здесь поменяло: проблематичность осталась, и лишним тому подтверждением служат именно нынешние попытки опять загнать понятие «женщина» в эссенциалистские, нормативные рамки традиционной гендерной роли.

8 марта делается политическим событием, потому что гендер – это политическое. Попытки это отрицать будут приводить ко все большей социальной фрустрации. Если большое число людей утверждает, что им неудобно жить в текущей социальной реальности, – поверьте, у них есть для этого повод. И этот повод нельзя заставить рассосаться, задарив кого-то цветочками.

Артем Рондарев специально для «Актуальных комментариев»

Другие материалы автора


____________

Читайте также:

 


© 2008 - 2024 Фонд «Центр политической конъюнктуры»
Сетевое издание «Актуальные комментарии». Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-58941 от 5 августа 2014 года, Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-82371 от 03 декабря 2021 года. Издается с сентября 2008 года. Информация об использовании материалов доступна в разделе "Об издании".