Холодная северная война. Ответ Владиславу Суркову

философАркадий Недель

Небольшой по нынешним меркам галеон Mayflower, возглавляемый капитаном Кристофером Джонсом, 16 сентября 1620 года отплыл из английского городка Плимут к берегам Новой Англии. На его борту было чуть больше сотни человек, которые называли себя «пилигримами», а попросту — переселенцы из Старого Света в Новый. Высадившись у мыса Код, что около Плимутской скалы, 21 ноября того же года, пилигримы обосновали первую заметную колонию европейцев в Северной Америке. Они — вернее, сорок один человек из них — подписали Мэйфлауэрское соглашение, согласно которому переселенцы «клянутся в верности почитаемому суверену, королю» и обязуются «объединиться в гражданскую колонию, подходящую и соответствующую общему благу». Так началась политическая история Соединенных Штатов Америки.

Решив оставить родную землю, пилигримы преследовали отнюдь не корыстные или экономические интересы, ими двигало желание очистить Англиканскую церковь от скверны и пороков, которыми, с их точки зрения, она была заражена в ходе продолжительных религиозных распрей, начавшихся после протестантской Реформации. И хотя Церковь в Англии сохраняла многое из католических ритуалов, эти люди, поборники чистой веры, пуритане, как они позже стали называться, считали, что для сохранения своей религии и религиозных институтов необходимо начать все заново и на новой территории. Они приплыли на Землю обетованную, которая, в точности следуя букве и духу библейского нарратива, дана им Богом. 

Этот римейк ветхозаветного сюжета станет позже не просто красивой аллегорией, он станет, пожалуй, главным цивилизационным мифом США. Америка — не просто открытая европейцами страна, это — избранная Всевышним земля, где должны воцариться его законы, мораль, высшее благо. Проповедник Джон Уинтроп, чье концептуальное значение для США сопоставимо с русским монахом Филофеем, автором идеи «Москва — третий Рим», в своей проповеди «Образец христианского милосердия» (1630) называл Новую Англию «городом на холме», отсылая к Евангелию от Матфея (5:14). Уинтроп, также обеспокоенный падением нравов в Англии и переселившийся в Америку, возглавивший Бостон в качестве губернатора, сумел убедить свою паству в главном: «мы заключили ковенант с Богом» как нашим верховным правителем для построения общества, основанного на учении Библии. 

Пилигримы — новые «древние евреи», вышедшие из Англии для возвращения общества, а позже и мира в целом, к истинно библейским ценностям. Отныне «город на холме» здесь, в Новом Свете, и с ним Бог, который будет защищать избранный им «новый народ» для созидания всеобщего блага. Это — абсолютная ось идеологического, если не цивилизационного, мышления Соединенных Штатов, на которую позже будут нанизываться различные политические доктрины, часто носящие — вплоть до сегодняшнего дня — имена американских президентов или госсекретарей (доктрина Трумэна, Рейгана, Буша и т. п.), но при этом никогда и ни при каких обстоятельствах эти доктрины не ставили под сомнение то фундаментальное положение, которое сформулировал Уинтроп и ряд других «отцов нации». 

Иными словами, перехватив ветхозаветный нарратив о «договоре с Богом», США мыслились своими идеологическими создателями как государство-миссия, которое должно — обязано по договору — установить всеобщее гражданское благо. В этом смысле ничего не поменялось и сегодня. Тогда, на заре американской истории, следуя доктрине Уинтропа, в 1649 году Ассамблея Мэриленда, с подачи лорда Балтимора, принимает важный Закон о веротерпимости, гарантирующий всем честным гражданам, верящим в Христа, неприкосновенность и защиту от религиозных преследований, что резко порывало с практикой Старого Света. Уильям Пенн, имевший добрые отношения с королем Карлом II, получил от монарха в пользование земли, где он организует свою собственную колонию, чьим главным принципом был «внутренний свет совести», положив начало квакерскому движению. Позже, в 1681 году, Пенн получит хартию и станет хозяином будущего штата Пенсильвания. 

Сорок лет спустя в Новой Англии начнется Первое Великое пробуждение (о значении которого я писал в книге «Панмедия», 2-е изд.), когда ораторы, вроде Джонатана Эдвардса, поучавшего, что «Бог держит людей над бездной ада, как человек держит паука над огнем», доводили своих слушателей до экстаза и ставили многих на грань безумия. Цель Великого пробуждения была не столько посеять в пастве смятение и страх, хотя это у них получалось виртуозно, сколько заставить поверить, что единственный путь к спасению лежит через усвоение данных «новосветных» догматов и получение соответствующего образования. 

Те, кто отказывался идти только этим, единственно правильным путем, был отлучен и проклят, иные, как коренные индейские жители Америки, индейцы, истреблялись. Инструменты для этого использовались любые. Например, генерал Джеффри Амхерст подкидывал индейцам зараженные оспой одеяла. Вообще, надо сказать, что политика колонистов в отношении индейцев всегда была крайне циничной: пресвитерианы, переехавшие в свое время из Северной Ирландии и поселившиеся в Каролине, обращались за помощью к различным индейским народностям — санти, воксхо, катоба и чероки — для защиты от испанцев, но позже этих же самых людей, многие из которых жили на западных землях, ловили и продавали в рабство или убивали. 

Президент Томас Джефферсон, автор Декларации независимости, который по праву может считаться создателем американской идентичности, существующей (с определенными оговорками) и по сей день, крайне негативно отнесся к идее Наполеона возродить Французскую империю в Северной Америке, когда в 1800 году под давлением императора испанцы вернули французам Луизиану. Никак не желая терять контроль над Новым Орлеаном, понимая его стратегическую важность, Джефферсон, на пару с Англией и ее флотом, был готов вступить в войну с Наполеоном. 

Из этого и схожих эпизодов — как попытка Священного союза (Франции, Австрии, Пруссии и России) восстановить испанское (читай: европейское) влияние на заокеанском континенте, что сильно обеспокоило Англию, у которой были свои интересы и торговые льготы с государствами Южной Америки — возникла доктрина Монро о невмешательстве Европы в американские дела. «Распространение своей системы на любую часть этого полушария», говорилось в одном из пунктов доктрины, США «будут рассматривать как представляющую опасность для нашего мира и безопасности». Пожалуй, именно с доктрины Монро, провозглашенной 2 декабря 1823 года, справедливо отсчитывать, если так можно сказать, «идентитарное» (политическое) противостояние США и Европы. Америка языком своего шестого президента, Джона Куинси Адамса, сказала: мы — иные, у нас своя миссия и своя судьба. 

Несколько лет спустя эту американскую инаковость лучше всех сформулирует Джон Л. О’Салливан, редактор журнала Democratic Review, как «Предначертание судьбы» (Manifest Destiny). Доктрина О’Салливана, опять же отнюдь не конфликтуя с идеями Уинтропа, а скорее давая им политическое измерение, заключалась в том, что «распространение нашего владычества на весь континент», которое «вручено американцам Провидением, для великого опыта свободы и федеративного самоуправления», и есть подлинный смысл Америки, ее судьба. Сложно отрицать тот факт, что Manifest Destiny после окончания Второй мировой войны оказалось увеличенным до планетарного масштаба. 

Идея Владислава Суркова о возникновении некоего Большого Севера (изложенная им в статье в АК), которое нас непременно ждет в будущем, могла бы вселить геополитический оптимизм, если бы не целый ряд факторов, говорящих скорее о модусе желания (автора), чем долженствования. Несомненно приятным — и продуктивным — в идее Суркова является то, что он открыто, хотя и не называя имен, спорит с воинственной — и, на мой взгляд, глубоко ошибочной — идеологией Сэмюеля Хантингтона о неизбежном «столкновении цивилизаций». Хантингтон, гарвардский политолог, чья мысль о мире, вне сомнений, определена, с одной стороны, американской политической идентитарностью (о чем сказано выше), с другой стороны, религиозной верой в преимущества неолиберальной системы, сталкивает «цивилизации» для продления той истории, которую на излете ХХ века закончил Фукуяма. Проще говоря, если, как оказалось, история не закончилась, несмотря на экономическую победу неолиберализма, то теперь, столкнув цивилизации друг с другом или какие-то их части внутри отдельно взятой, мы спасем одну — самую главную, «первую среди равных». Иными словами, Хантингтон предложил политическое решение не наступившего, к его сожалению, конца истории в духе divide et impera. 

Сурков идет в противоположном направлении. Его главный аргумент заключается в том, что цивилизационная конвергенция таких больших блоков, как США, Европа и Россия, в мегаполитический Север является исторически неизбежной, хотя и произойти это должно в неблизком будущем. 

Однако на пути к такому дизайну лежит ряд фундаментальных преград. Первая из них — идентитарная, касающаяся самих Соединенных Штатов, которые доктринально — подчеркиваю: именно доктринально — устроены таким образом, что не предполагают никакой конвергенции, то есть включенности во что-то большее, чем они сами. Политически говоря, США — это открытое множество с жестким набором правил включения в него. Первое и главное из этих правил — любой может стать «США», если его собственная идентичность девальвирована до уровня «частного случая» и не имеет никакого глобального значения. 

Вторая преграда состоит в том, что Европа, о которой пишет Владислав Сурков, как раз и является сегодня таким «частным случаем США» с полностью вырожденной идентичностью и отсутствием собственной судьбы (в смысле Manifest Destiny). Говоря простыми словами, у Европы нет ни своей политической повестки, ни своей исторической программы, ни тем более цивилизационного плана. Словом, сегодня мы не можем называть Европу «цивилизацией», если только не сравнивая ее с Древним Римом или СССР. 

Третья существенная преграда на пути к построению мегаполитического Севера состоит в том, что Россия, возможно не менее, чем Америка, является страной с мессианским драйвом. Коммунизм, который мечтали построить большевики в России и во всем мире, «Москва — третий Рим» Филофея Псковского, то есть построение Вселенской монархии на основе православной веры, своеобразное renovatio Rossicum imperii по римско-византийскому образцу — концепции мессианства, воплощенные в форме города и государства. Еще — неистовая борьба за вечность, попытка создания определенного политического организма, над которым не будет властна сама история. Вспомним, как в 1458 году московский митрополит Иона сокрушался по поводу падения Византии, случившееся пять лет до того, и то, что он объяснял эту трагедию отходом Константинополя от истинной, не «латинской», веры. Вечность сохраняется исключительно доктринально, об этом же в Америке учил Уинтроп, сам отказавшийся от выжившей, но потерявшей всякое значение англиканской церкви. 

Если подытожить: объединить две конкурирующие мессианские идеи в одну цивилизацию, Большой Север, представляется крайне сомнительным планом. Холодная война, которая велась после окончания Второй мировой на протяжении сорока лет (с редкими периодами оттепели) внутри Большого Севера, и которая окончилась полным развалом одного из «северных» акторов, вполне убедительно это доказывает. Нынешняя горячая фаза противостояния внутри Севера свидетельствует о том, что он не терпит доктринальных оппонентов. 

Для этого необходимо, чтобы одна из двух мессианских идей девальвировала до уровня «частного случая», что в нынешних политических условиях невозможно. Более перспективным, на мой взгляд, была бы разработка цивилизационного, политического и т. п., разумеется, конкурентоспособного дизайна, выстроенного в российском формате и при помощи нового культурного языка. Глобально, основной характеристикой такого дизайна должен быть соблазн, а любой культурный продукт — иметь функцию защиты. Иначе говоря, человеку нужно предложить мир, где он снова почувствовал бы себя вечным.