Нестор Махно
Легендарный Батька Махно до сих пор остается в большей степени персонажем фольклора, чем реальным историческим деятелем. Интерес к одному из самых ярких творцов русской революции огромен, но при этом достаточно поверхностен. Безусловно, это во многом наследие советской историографии, в которой Махно был полузапретной темой. Среди других факторов, возможно, и специфический уклад интеллектуальной жизни анархистов, не склонных к работе в архивах. Как бы то ни было, но полноценный биографический портрет Нестора Ивановича Махно создан только сейчас.
За образом махновского движения, его интерпретацией в источниках, в том числе и советских, стоит одна из самых глубоких трагедий русской революции. Советская ортодоксия приписывала Махно те пороки, которые в полной мере разделялись самой советской властью. Как подмечает автор, это народ Махно жесток, раздираем внутренними противоречиями, подчинен низменным инстинктам, в то время как народ Ленина добродетелен и мечтает лишь о том, чтобы сбросить с себя рабские цепи. Лидер крестьянской войны «против всех» Махно усилиями историков превращается в такого же полуграмотного, примитивного зверя, сильного своей первобытной хитростью, но заранее обреченного на поражение в столкновении больших идеологий, зажатый между «белыми» и «красными».
Но как объяснить в таком случае то обстоятельство, что Махно в течение трех лет Гражданской войны выжил и сохранил свой авторитет и свою власть? Не был ли этот Нестор Иванович подлинным народным героем – то есть героем не придуманным или сделанным, а призванным крестьянским населением Украины? Голованов считает, что образ Махно-бандита, говоря нашим нынешним новоязом, полевого командира, был специально создан в первое десятилетие советской власти, чтобы отвлечь нас от реального содержания махновской, народной драмы. Когда эта самая советская, народная власть развязала против своего народа, крестьян, бескомпромиссную войну.
У Голованова получилась глубоко личная книга, хотя он и пытался предать ей форму отрешенной хроники. Автор переживает трагедию Махно как собственную. С одной стороны, мир, полный несправедливой, глухой власти, с другой – образ стремительной махновской тачанки, разрывающей неподвижные оковы этого мертвого мира. Но романтическое черное знамя оказывается связанным с массовыми убийствами, и борец за свободу неизбежно встает перед необходимостью выбора: остановиться на половине пути или преследовать свои цели, несмотря ни на что. Голованов не пытается судить Махно, потому что, по-видимому, и сам не знает, какой выбор следует делать, оказавшись в эпицентре истории – на поле русской революции.
