Страх и ненависть Агеевых
публицистМихаил Бударагин
Громкое дело Агеевых завершено очень странным приговором. Он не удовлетворил ни защитников приемных родителей Глеба, ни их противников. Приговор – вообще не о сути дела, а лишь о никому не нужных формальностях.
О деле писали так много и подробно, с фотографиями и сюжетами по центральным телеканалам, что нет смысла подробно останавливаться на пересказе истории о том, как журналисты одного известного издания прокрались в палату Глеба Агеева и показали всей стране фотографии, от которых разрывалось сердце.
Я знаю множество людей, которые искренне – после всех этих сюжетов и фотографий – возненавидели Агеевых, я знаю и тех, кому доводы следствия показались очень странными, знаком и с теми, кто уверен в том, что дело было выдумано от первого до последнего слова.
Но сам я за все это время так и не узнал ничего, что приблизило бы меня к пониманию происходящего. Я не знаю, что действительно произошло в доме Агеевых, и не могу этого знать, потому что меня там не было. Я не верю обвинению ни на йоту, потому что слишком хорошо представляю методы, которыми пользуются стражи законности. Но и обезображенное лицо Глеба Агеева до сих пор не дает мне поверить в невиновность его приемных родителей.
Я не собираюсь подменять собой суд, хотя ему, разумеется, никакого доверия нет по определению – как работают суды в России, на чью сторону они становятся чаще всего и сколько это может стоить тоже слишком хорошо известно.
И в этом недоверии, пронизывающем общество насквозь, как воткнутая в куклу игла, приходится отвечать себе самому на самый главный вопрос.
Могу ли я – гражданин, взрослый, ответственный человек – остановить несправедливость, если я вижу, что справедливость попирается, и имею ли я право публично выносить свое суждение о чьей бы то ни было семье, зная, что оно может повлечь за собой самые непредсказуемые последствия?
Если бы я был соседом Агеевых, если бы я был врачом, в палату к которому попал Глеб – мог ли я обратиться в милицию и органы опеки, видя того ребенка, который был предъявлен на фотографиях? Могу ли я обращаться в органы опеки, которые работают из рук вон плохо, и это настолько очевидно, что даже никого не удивляет? Могу ли я апеллировать к милиции, где человеку запросто отобьют почки и даже не сочтут это происшествием – дело, мол, житейское, Магнитский вон вообще умер, хоть бы один человек в погонах извинился бы за это.
Я не могу. Я знаю, что суд и следствие чаще всего – не соперники, как должно быть, а заинтересованные друг в друге игроки, которые уничтожают человека, потому что тюрьма в России не исправляет, а именно уничтожает, для того и существуя. Я отлично знаю, что следователь через адвоката может запросто предложить за определенную сумму «закрыть дело», я однажды столкнулся с этим лично, и в неподкупных бессребреников, увы, не верю. Они есть. Наверное. Где-то. Эмпирически не доказано.
И вот я – обыватель. Я могу рассказать о поступке, который кажется мне преступным, но не уверен в том, что невиновного – если человек все-таки не виновен – оправдают, а виновного – если у него достаточно денег – осудят. И я не знаю, что мне делать. У меня нет ответа не потому, что я ленив или «не хочу ввязываться», а потому лишь, что верить – некому.
Я не верю даже себе – потому что кто я такой, чтобы судить о том, что происходит в чужой мне семье, о которой я если что и знаю, так в основном краешком? Кто я такой, чтобы доносить на своих соседей, если мне не нравится, как обустроено их внутреннее пространство? И как я могу себе позволить не вмешаться, если ребенку может угрожать опасность?
Счастливы люди, которые уверены в том, что Агеевы – злодеи, как счастливы и те, кто полагают, что они – жертвы неумной журналистской провокации. А я не знаю, и – я уверен – многие не знают, как вообще быть в этом мире и родителям, и детям.
Как вообще можно жить, зная, что какой-нибудь ретивый доктор позвонит в милицию, объяснив, что ссадина после падения на детской площадке – это следствие избиения? Или, наоборот, как можно жить, зная, что если у твоих родителей достаточно денег или хорошие связи, они могут творить вообще все, что угодно?
И главный вывод дела Агеевых состоит не в том, что они виновны или не виновны (оставим это суду), а в том, что утеряны любые координаты, и каждый из нас – если бросит истерику и призадумается – находится в полном, звенящем, одиночестве, из которого нет никакого выхода и никакой никому веры.
Я действительно не знаю, что с этим делать. Подозреваю, что никто не знает, иначе нам бы уже обязательно рассказали.
