Роман № 3

«Елтышевы», как  сказано, семейная сага. В духе Максима  Горького. Потому что показаны в этой саге не становление и расцвет рода, а его распад и гибель. Ближайшая параллель к «Елтышевым» – прилепинский «Санькя» (которого, помнится, сравнивали с горьковской «Матерью»): младший из братьев Елтышевых, не убей его сельчане, вполне мог бы стать новым Санькой, только уже не с милицейским, а с тюремным опытом. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, как единственная альтернатива духу времени – еще более бессмысленного и куда более беспощадного. 

 

Сказать, что  Сенчин сгущает краски, значит, не сказать  ничего. В советское время такого писателя непременно обвинили бы в очернении действительности, иначе говоря, в очернительстве. Причем обвинили бы далеко не безосновательно. Скажем, не могут милиционера с семьей, прослужившего тридцать лет, выгнать из ведомственной квартиры (в 2003 году!) – он ее уже лет двадцать как получил в бессрочное пользование, а лет десять как и приватизировал. Никто (кроме Елтышева-старшего) не заплатил бы соседу живых (и немалых для себя) денег за «стулья», которые должны прибыть только «вечером». Ни в одном населенном пункте седьмой части суши не стали бы раз за разом «обносить» нищую избу бутлегера – отставного капитана милиции и, по всеобщему убеждению (вполне справедливому), серийного убийцы. Не говоря уж о том, что «нищая изба бутлегера», – это какая-то дикость… И так далее. 

 

При соцреализме то ли учили, то ли шутили: если рисуешь черную корову, то на боку у нее обязательно должно быть светлое пятно. Отсутствие «светлых пятен» в романе «Елтышевы» воспринимается как изъян, даже если это сознательный авторский замысел. Даже «у последней черты», в деревне, у Елтышевых всё то и дело чуть было не налаживается – и только в последний момент каждый раз срывается. Однако то, как срывается, Сенчин тщательно расписывает, а то, как едва не налаживается, – написать не может или не хочет. Да и сами Елтышевы не внушают симпатии; как, впрочем, и все остальные персонажи романа. Умер, как говорится, Максим, да и … с ним. 

 

В советское  время писателя непременно обвинили бы в очернительстве одни (представители  литературного официоза) и воровато поддержали другие (из тогдашнего либерального лагеря). Как поддерживали они Василия Белова, Федора Абрамова и других беспросветно мрачных деревенщиков. Как поддерживали они Людмилу Петрушевскую с ее не подлежащим обжалованию приговором: «Время – ночь!». 

 

Сенчина поддерживают сегодня в обоих станах, хотя и не все. Для одних «Елтышевы» – обвинительный вердикт «преступному режиму» (как будто в иное время судьба такой семьи сложилась бы по-другому) и, опосредованно, всему русскому народу. Для других – глас вопиющего в пустыне о том, что русский народ гибнет – и его необходимо срочно спасать. Но как спасти этих вот Елтышевых? Писатель не дает ответа (не дает и намека) и, похоже, не знает его. 

 

Старший сын  Елтышевых – парень физически  сильный и нельзя сказать, чтобы умственно отсталый, но какой-то, пишет Сенчин, «недоделанный». Точно то же самое можно сказать и о самих «Елтышевых» – сильный роман, но какой-то недоделанный. Как художественное свидетельство он, пожалуй, все же не работает (слишком сгущены краски), а вот как художественное предупреждение срабатывает вполне. 

 

Предупреждение, но о чем?  

 

Всего одна подсказка: так или примерно так писали о  своих потрясенных крушением империи соотечественниках немецкие «почвенники» в Веймарской республике. Ганс Фаллада, например. Развернутые названия его романов – «Маленький человек, что же дальше?», «Кто однажды изведал тюремной похлебки», «Каждый умирает в одиночку» – вполне подошли бы и книге Сенчина, причем любое из них. Но и просто «Елтышевы» звучит, согласитесь, довольно грозно.