Статья
3747 2 февраля 2016 14:56

Красота как политика исключения

В нашем отечестве практически ни одна западная феминистическая инициатива, сопровожденная каким-либо визуальным рядом, не обходится без внимания определенного сорта публики, преимущественно мужской, так как у нас отчего-то сложился консенсус о том, что феминистки (вместе с «левыми» и «геями») являются главной угрозой существованию традиционной цивилизации. Поэтому визуальный ряд каждой такого рода инициативы у нас старательно комментируют в сетях, как правило, традиционным набором шуток про небритые подмышки и страшных феминисток, которые подались в эту секту по причине сексуальной неудовлетворенности.

Не обошлась без подобного гиканья и недавняя фото-акция, в рамках которой полураздетые (и раздетые женщины) пишут на теле слоганы и утверждения, составляющие основу феминистической повестки: «Нет» значит «нет», «Брак это не согласие на секс» и так далее. Раздеты они не просто так – кампания называется «StillNotAskingForIt», что к нашим реалиям можно адаптировать как «И даже теперь я не «сама-дура-виновата»: то есть, женщины объясняют, что даже раздетая женщина – это еще не приглашение к сексу и, тем паче, к насилию.

Разумеется, здесь скоро тоже отыскался заговор. Вот что написал, например, по этому поводу философ Константин Крылов:

«И всё же: кто будет на это смотреть? А будут смотреть на вот это всё обычные мужчины. Которым, собственно, бабёнки типа говорят: у вас, вонючие волосатые самцы, нет никаких прав на нас, мы вас не хотим, мы говорим "нет", наша нагота – "не приглашение", и даже "брак не гарантирует согласие". Плюс – сами бабёнки необыкновенно страшные. Вот именно что страшные, "ужас просто". Лучше уж "мальчики и козы", ей же ей.
То есть смысл акции – очередное выступление против гетеросексуального секса как такового. Ничего другого тут нет.
Имейте в виду, дорогие обыватели и обывательницы. "Современное искусство", "гуманные акции", "художники за всё хорошее" – это, как правило, слегка прикрытые гуманистической риторикой выступления против вас и ваших личных интересов».

Особенный интерес в этом высказывании представляет не его несколько параноидальная интонация, с которой предполагается, что есть какой-то артикулированный заговор с целью уничтожения традиционных гетеросексуальных норм, – параноидальность вообще характерная черта занимающих оборонительную позицию дискурсов, – и не имплицитное утверждение о нормальности «права на женское тело» – эту вещь отрефлексировать в себе не могут и куда более прогрессивные в других вещах люди, потому что жажду власти рефлексировать тяжелее всего.

Нет, особенным интересом тут обладает троп, почти непременно встречающийся в антифеминистских выпадах, – а именно троп о «страшных феминистках». Опять-таки, я не буду останавливаться на нравственной стороне вопроса: масса вполне развитых людей полагает, что апеллировать к внешности в качестве доказательства – нормальная тактика, в силу того, что им просто жалко расставаться с таким удобным и действенным аргументом adhominem, так что бог с ним, тем более что не это тут самое неприятное.

Стоит поговорить о содержательной стороне этого аргумента.

Как нетрудно заметить, Крылов пишет его не как констатацию, а как обвинение. То есть, появление в акции «необыкновенно страшных бабенок» здесь не случайность (и даже не «знаменательная случайность», как обычно в таких случаях), а прямо действие, рассчитанное на конкретные последствия: отбирая «страшных женщин» и репрезентируя ими феминизм, – феминистки и современные художники проводят диверсию с тем, чтобы опорочить, эстетически и визуально, гетеросексуальный секс и отвратить, таким образом, от него слабодушных гетеросексуалов. То есть, Крылов прямо сводит эстетический аргумент к политическому действию, что делает понятие «красоты» репрессивной категорией, в соответствие с конформностью или неконформностью которой люди делятся на своих и чужих. «Уродство», то есть – «отсутствие красоты» – становится прагматическим; в силу этого и сама «красота» обретает определенную прагматику, которую стоит обсудить.

Представление о прагматичности «красоты» в нашей наследующей догмам СССР эстетике всегда необратимо восходит к позитивистскому воззрению Чернышевского о том, что «прекрасное есть жизнь». Вот что, собственно, говорит сам Николай Гаврилович на интересующий нас здесь предмет внешности в своей известной, полной «здравосмысленных» наблюдений за социальной природой «прекрасного» диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», которая являлась одним из основных текстов, сформировавших доктрину соцреализма: «Вообще, худо сложенный человек до некоторой степени искаженный человек; его фигура говорит нам не о жизни, не о счастливом развитии, а о тяжелых сторонах развития, о неблагоприятных обстоятельствах».

По этому отрывку видно, что красота тела прямо поставлена в зависимость от социальных условий, в которых оно сформировалось, и, таким образом, является как бы слепком «нормальности» или «ненормальности» этих условий, – мысль, которая имплицитно присутствует в большинстве бытовых суждений о внешности и красоте, неизбежно делая эти суждения суждениями нормирующими: если человек «красив», то он «нормален», так как вырос в «нормальных» условиях; если он урод, то он ненормален и даже как будто в этом сам виноват, так как не сумел избежать давления «ненормальных» условий, то есть – недостаточно субъектен. Отсюда, кстати, – известная (и постоянно высмеиваемая) тяга барышень окружать себя «красивыми людьми»: это всего лишь претензия на «норму».

В разбираемом нами случае под «красотой» понимается еще и прагматика гендерная: все то, что находит прагматичным, жизненным, сексуальным в той трактовке сексуальности, которая описывается фразой «я бы вдул», гетеросексуальный мужчина вроде Константна Крылова, является «красивым», – недаром же в подобных разговорах о женщине всегда всплывают «сиськи». Именно в «сиськах» в первую очередь гетеросексуальный мужчина обнаруживает прагматическое прибежище красоты, ибо «сиськи» в его представлении о мире ссылаются разом на «фертильность» и на «сексуальность» (то есть, на прагматику воспроизведения рода и на прагматику наслаждения одновременно) и при том как бы обладают гетеросексуальной эксклюзивностью, так как гей, по мнению гетеросексуального мужчины, сиськами интересоваться не будет. То есть, в интересе к сиськам нет еще и «зашквара» – другого важного понятия для рассматриваемой нами эстетико-политической системы, в которой следование или не-следование красоте всегда тесно связано с вопросами социальной стигматизации.

Отсюда нетрудно заключить, что «красивым» человек, исповедующий подобную прагматическую эстетику, будет считать только то, аналоги чего он встречал в повседневной жизни или же то, что он может к этим аналогам свести; в силу этого эталонами красоты для такого человека будут нормы, принятые в его близком кругу. «Красота» вообще понятие, в повседневной жизни берущееся не из эстетических теорий, а из аппарата здравого смысла – того самого здравого смысла, который Барт называл «агрессивной стадией классового сознания». Таким образом, человек, рассуждающий о красоте и не занятый при этом профессиональной рефлексией, практически неизбежно в виде норм будет навязывать то, к чему он привык, – производя попутно операцию, именуемую реификацией (которая у Адорно и Хоркхаймера в подобных случаях называется «объективацией»), – то есть, сообщая своим воззрениям легитимирующую силу объективно существующих фактов.

Само собой, в рамках этого представления «красивое» непременно будет находиться в жесткой связи с «жизнеподобным»: именно нежизнеподобие (аналогом которого в музыке является «немелодичность») вменялось в вину искусству с тех самых пор, когда в нем появился модернизм; и именно те нечастые модернистские течения, которые с грехом пополам укладываются в представление о жизнеподобии, вроде сюрреализма или музыкального минимализма, – чаще всего получали от среднего человека индульгенцию на существование.

В этом заключена причина той непропорционально сильной ненависти, которую «средние люди» выказывают в адрес современного искусства (с которым в нашем идеологическом дискурсе тесно связаны феминизм, геи, либералы и левые), – то есть, в адрес той вещи, с которой они в повседневной жизни практически не сталкиваются и поэтому, чисто теоретически, должны относится к ней равнодушно.

Средний человек хорошо, хотя и интуитивно, понимает, что, атакуя конвенциональные представления о красоте, модернистское искусство (у нас, в силу известной отрезанности от западной культурной традиции, как правило, именуемое «постмодернистским») атакует не просто вкус или эстетику – оно атакует самые нормы жизни среднего человека, те нормы, которые помогают ему исключать из общества «некрасивых», «больных», «уродливых», по их мнению, людей как девиантов, нарушающих общественный порядок; сбывать их с глаз долой, забывать о них, не думать. Те нормы, которые позволяют в целом воспитанному и даже вполне цивилизованному во всех остальных вопросах человеку смеяться над людьми с лишним весом, называть женщин «страшными» и делать из этого прагматичные выводы о недопустимости их присутствия в «нормальном» обществе, по крайней мере если они не предпринимают каких-то заметных усилий к исправлению своего «уродства».

Попутно эта история проливает свет на ту нервозность, с которой недавно еще шла у нас полемика по поводу очереди на выставку Серова: речь там тоже шла о доступе к «норме», к «красоте» (то есть, к тому месту, где, как написала по этому поводу одна из посетительниц выставки, «никто не посмел бы сказать, что унитаз со вставленным в него цветком – это такое же искусство, как и маленький не парадный портрет печальной Зинаиды Юсуповой...»), и полемизирующая публика просто-напросто выясняла, кто среди нее более достоин обладания данной нормой: кто достоин сидеть за одним столом с реалистическим искусством, кто достаточно красив для этого, а кто все-таки самозванец.

В итоге – и это вот надо бы хорошо понимать – любые общественные дискуссии, включающие в себя критерий красоты, – это всегда дискуссии о том, кто должен быть исключен из нормы; красота в общественном преломлении – категория репрессивная, категория исключающая, и иной, по самой своей онтологии, быть не может. И общество, которое будет строить свой внутренний каркас с апелляцией к красоте, – всегда будет обществом неинклюзивным, обществом ксенофобским, обществом нормирующим.

Недаром к красоте всегда апеллировали авторитарные сообщества – традиция, заложенная еще пугающим проектом платоновского государства, в котором прагматичность красоты была возведена в педагогический принцип.

Автор: Артём Рондарев специально для «Актуальных комментариев»


____________

Читайте также:
7 марта 2023 Новости  Гендерное равенство: россияне рассказали о ситуации с правами мужчин и женщин Большинство россиян считают, что у женщин в современной России столько же прав и возможностей, как и у мужчин. Об этом свидетельствуют результаты опроса, проведенного Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ). 6 марта 2020 Новости
Россияне все меньше хотят видеть женщин на главных государственных постах
 Россияне все меньше хотят видеть женщин на главных государственных постах Россияне все меньше хотят видеть женщин на государственных должностях. Такой вывод следует из совместного исследования Центра политической конъюнктуры (ЦПК) и Всероссийского центра изучения общественного мнения, проведенного 1 марта 2020 года.
16 сентября 2019 Новости  Мужской мир: как россияне относятся к женщинам в политике Большинство россиян согласны с мнением о том, что женщины должны принимать участие в политических процессах наравне с мужчинами, однако за последние три года число таковых оценок заметно снизилось, говорится в материалах опроса ВЦИОМ.
© 2008 - 2024 Фонд «Центр политической конъюнктуры»
Сетевое издание «Актуальные комментарии». Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-58941 от 5 августа 2014 года, Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-82371 от 03 декабря 2021 года. Издается с сентября 2008 года. Информация об использовании материалов доступна в разделе "Об издании".